были практикующими христианами). Ее привлекал красивый язык, который она обнаружила в книгах. Рассказы и всевозможные стихотворения помогли Джудит представить более богатую и глубокую жизнь, чем та, которую ей прочили. Книги утешали ее и предоставляли убежище, но только в ее голове. Чем больше она читала, тем больше ей хотелось на собственном опыте узнать и почувствовать то, что существовало за пределами ее замкнутого мирка.
Дом № 139 на 66-й Восточной улице был полон формальностей, предписанных ролей и больших ожиданий. Отцы ходили на работу, а матери посвящали время выходам в свет и хозяйству. Мать Джудит в этом вопросе была крайне дисциплинированна. Хотя Филлис никогда не работала вне дома, она применяла на практике свои организационные навыки. Она придумывала дизайн штор, покрывал и одежды для дочерей и все шила сама. Она планировала социальную жизнь семьи и все приемы пищи, заказывая по телефону продукты у местных зеленщика и мясника. «Моя мать, – говорила впоследствии Джудит, – была экспертом». Но заботливой или теплой Филлис назвать было нельзя. Для этого существовала кухня, а там – Иди.
Филлис редко заходила на кухню: она полагала, что женщина высокого положения не должна без надобности марать руки работой по дому. Готовила Иди, прислуга Бейли. Джудит тянуло на кухню, где она проводила с Иди столько времени, сколько могла. Посреди кастрюль и сковородок, слушая, как шлепается на столешницу густое тесто и булькает в миске жидкое, она чувствовала себя оживленно и комфортно. Иногда Джудит помогала Иди натереть чеддер для макарон с сыром или растопить масло, чтобы окунуть в него листья артишоков. За работой Иди часто рассказывала Джудит о своем детстве на Барбадосе: о красной почве острова, в изобилии растущих там фруктах и местных блюдах, приправленных острым перцем. Истории Иди возбуждали ее воображение – это был первый опыт столкновения девочки с чужой культурой. «Я ее просто обожала, – сказала мне Джудит, – потому что с ней я каким-то образом видела другой мир».
Но во время приемов пищи Джудит приходилось скрывать свое любопытство и интерес к еде. Они с сестрами должны были молча есть, демонстрировать хорошие манеры, быть красивыми и опрятными. «Мне велели никогда не упоминать еду за столом, – рассказала мне Джудит. – О таких приземленных вещах не разговаривали». Филлис считала еду столь же вульгарной темой для разговора, что и секс. Дамы не получали удовольствие от еды и не озвучивали свои желания. «Но я была бунтаркой! – сказала мне Джудит. – Думаю, так и появляется это прекрасное чувство, что ты растешь, вырываешься на свободу и находишь свой мир».
Джудит жаждала еще больше дистанцироваться от господства Филлис, чем у нее получалось в обществе Иди. С юных лет она мечтала, чтобы их семья жила в Вермонте, родном штате Монти и месте, где они с Филлис познакомились и начали встречаться. Родственники со стороны отца полностью отличались от зажатой Филлис и сестер Хедли. Бейли и особенно их женщины были увлекающимися, жизнерадостными и прагматичными людьми. Они упорно трудились и умели веселиться, и Джудит с удовольствием проводила с ними время. Каждое лето, когда Филлис собирала вещи девочек в конце долгих каникул в Штате Зеленых гор, Джудит жалела, что им придется вернуться в Нью-Йорк. В Вермонте ей было гораздо комфортнее, чем в большом городе. «В детстве я топала ногами и говорила: “Я не из Нью-Йорка, я из Вермонта!”» – рассказала она мне.
В 1935 году, когда Джудит было 11 лет, она уговорила родителей позволить ей провести год со своей бабушкой по отцовской линии, Фанни Хаббард Бейли, в Монтпилиере. Джудит привела убедительные аргументы: весной она провалила вступительный экзамен в элитную школу Брирли (The Brearley School), где, по настоянию Филлис, они с сестрой должны были учиться в старших классах. Джудит предстояло второй раз отучиться в шестом классе, и она предложила провести год в государственной школе в Вермонте, подтянуть оценки и пересдать экзамен. Она обратила особое внимание Монти и Филлис на то, что так они сэкономят деньги на оплату целого года обучения в частной школе. Это было находчиво со стороны Джудит: семья ощутила на себе удар Великой депрессии[19], и, хотя они до сих пор вели комфортный и привилегированный образ жизни, им с трудом удавалось оплачивать ипотеку и делать вид, что все в порядке. После долгих раздумий родители Джудит согласились, и в конце августа 1935 года, когда остальное семейство Бейли отправилось домой на Манхэттен после очередных каникул в Гринсборо, Джудит села на поезд, который отвез ее в Монтпилиер в 30 милях к юго-западу. «Я ехала в Вермонт, чтобы повзрослеть», – заявила она впоследствии.
Фанни Бейли – «бабуля», как ее звала Джудит, – была сильной женщиной. После смерти мужа в 1925 году она жила одна в большом, облицованном сайдингом доме на излучине реки Уинуски, где вырос отец Джудит. Дом стоял на углу Стейт-стрит и названной в честь семьи Бейли-авеню – они были настолько влиятельными в Вермонте. Бейли одними из первых белых семейств поселились в штате, и их родственники приложили руку ко всему, от политики штата до инфраструктуры, от медицины до производства. Покойный муж Фанни, Бёрнсайд Б. Бейли, работал на Центральной железной дороге Вермонта и впоследствии стал заместителем секретаря Вермонта.
Фанни серьезно относилась к обязательствам, диктуемым ее статусом: всю жизнь она состояла в советах директоров и служила на благо тех, кому повезло меньше, чем ей. В детстве Джудит узнала, что бабушка подкармливает бездомных, вырезая на вязе во дворе особый символ, который дает им понять, что ее дом – безопасная гавань, где они могут отогреться и бесплатно поесть. Фанни была не только порядочной, но иногда и «изумительно озорной»[20]. Чаще всего после школы Джудит делала домашние задания, пока Фанни попивала шерри у камина[21]. Но каждый понедельник они, взявшись за руки, шли в кинотеатр в центре города, а потом в «Аптеку Джексона» за крем-содой[22].
Фанни пестовала в Джудит самостоятельность и давала внучке возможность открывать для себя мир и развиваться. В период золотой осени она отправляла Джудит кататься на лошадях, а зимой – играть в сугробах[23]. Девочка каталась на велосипеде по всему Монтпилиеру и приглашала подруг на ночевки к тете Мэриэн, живущей неподалеку от дома Фанни. Мэриэн чудесно готовила и, хотя она могла позволить себе нанять кухарку – ее муж был влиятельным в городе терапевтом, – предпочитала делать это сама. «Готовя с любовью, она выражала свои чувства к домашним и родным, – впоследствии говорила Джудит. – На меня это повлияло». Когда Джудит оставалась на ночь у тети, то наутро просыпалась от запаха завтрака. Иногда это были «горы» пфитцауфов, которые Джудит намазывала «толстым слоем джема и крема»
