– Не созрел до жатвы колос-то, – осторожно возразил лекарь, – кровотечение может…

– Сам-то ты как, сынок? – спросила мать.

Степан промолчал. В его голове был сумбур от мыслей. Он не девица-неженка, но там, под лопаткой, болеть не болит, но свербит. С другой стороны – мать жалко. Извелась вся. Обидчиков Маньки бы словить, да рассчитаться с Абдуллой…

– Однако засиделись мы с тобой, Лаврентий. Пора и честь знать. Домой надо! Спасибо тебе, Данилыч, за доброту твою, – заторопилась Пелагея Петровна, тем самым давая понять, что Степан остается.

Возле повозки Лаврентий дал знак брату, чтобы тот отошел в сторонку.

– Мам, ты езжай до пригорка, мы чуть пройдемся, – сказал он Пелагее Петровне, приводя в порядок упряжь.

Братья пошли через кусты, а мать замешкалась, прощаясь с лекарем.

– Я вот о чем, – как-то нерешительно проговорил дед. – Были днесь тут два зимогора. Коротышка один-то с сивыми патлами, другой – щеголь, верзила чернявый. Торопились больно, думаю, не спознал ли кто… Брали деготь. Мыслю я, да ведь не пойман – не вор…

– Где ж их отыщешь? Село-то большое, и неженатеньких дивно. Вот не знаю, – глаза её сверкнули гневом – какую бы кару придумала сволочам! Прости меня, господи! – Сгорбясь, она села в повозку и тронула лошадь.

«Сколько бед сразу навалилось на такую кроткую, добрую. И за что?» – подумал дед Тимофей, махая рукой вслед.

Но ещё про одну беду не знал старый лекарь.

Войдя в мелкие заросли крушины и колючих сосенок, Лаврентий остановился и, вытащив помятый листок, подал брату.

– Молитва, никак? – с подозрением спросил Степан, беря в руку бумажку.

– Читай! И поклянись, о чем просит Соня! – он хотел сказать «просила», но какая-то внутренняя сила сдавила ему горло, стало трудно дышать.

«Братики милые,» – читал Степан чуть заметные, карандашом выведенные наспех, слова. – «Когда получите записку, меня уже на этом свете не станет. Об этом не должен знать никто, даже маменька. Так ей будет лучше. Из горла хлещет кровь, об этом позаботились царские сатрапы-жандармы. Нахожусь в тюремной больнице, из которой выносят вперед ногами. Прощайте, ваша сестра Соня. Писала в апреле. Числа не знаю!»

– Где взял? – спросил Степан у брата. Голос его дрожал. – Кто тебе подсунул такую?

– Ходил к пруду на мельницу. Мышкин отгрохал на два постова103, не видел? А чё ему? Вода-то дармовая. Хоть и насыпа́ли плотину селяне, а он теперь гребет деньгу лопатой… С мельником Шуркой Тарелкиным, ну ты помнить его должо́н, на Болотной живет. Договорились мешочка два смолоть. Иду домой, а подле дома «шайтанихи» мужик стоит, с ружьем. Хотел сплюнуть, проходя, а он мне: «Пан, не можете ли подождать?» Я-то пан? Остановился. Спрашивает: «Как вас зовут, фамилия как?» Назвался.

– У вас в Косотурске была сестра Соня?

– Как «была»?

– Матка бозка, недобрую весть к вам имею.

И подает мне скомканную бумажку, а сам все оглядывается, и крестится как-то не по-нашему: с левого плеча на правое… Тут понял, Бородач – поляк. «Матке не скажи и не показывай. Брату только! Она была смелая девушка, и её бы взял в своё войско сам Тадеуш104. Иезус Мария» – пробормотал он и скрылся за воротами.

– Что будем делать? – спросил Степан.

– Рабе божьей Софье убиенной вечная память, – перекрестился Лаврентий и, не сдержав рыданий, обнял брата. – Вместе, только как будем вместе – свечку поставим. Эх, Соня-Соня! Всяк убивший Каина, семь отмщений разрешает господь… Клянемся в отмщении!

Степан кивнул головой и вернулся к избушке деда Тимофея.

Спустя полчаса Лаврентий с матерью подкатили к дому. Пелагея Петровна отворила сыну ворота. Тот въехал во двор. Бросив поводья, сам навалился на тяжелые створки. Пелагея Петровна не успела войти в калитку, как к ней подбежал Гришка-дурачок, волоча за собой на веревке мяукающую кошку.

– Гриша, отпусти животину, не мучай её! – попросила Петровна.

– Отпусти! А копеечку, Полюшка, дашь? Трах-тарарах! – он протянул руку.

– Зачем тебе копеечка? – ласково спросила она. – Нету у меня денег, вот шанежку вынесу.

– В солдаты иду, пушку куплю! Бах-бах! Не дашь копеечку – не скажу. Не скажу, как Матюха вороты малевал.

–Ты чё сказал? – спросила Петровна, а Гришка пустился бежать по улице.

«Видно, устами убогого глаголет истина. Врет, поди…» – подумала Пелагея Петровна и бросилась к Лаврентию рассказать о новости.

Этот разговор Пелагеи с Гришкой-придурком случайно подслушал Михаил Поликарпрвич. Он видел, как племянник с матерью поутру куда-то поехали, и решил навестить больного брата Алексея, да замешкался. Он не забыл ночных угроз из уст братовой жены и, откровенно говоря, побаивался её. «Плеснет, плеснет ведь в морду кипятком, и знай наших» – подумал он в тот момент, когда увидел знакомую повозку почти у самых ворот. Стараясь быть незамеченным, Михаил юркнул в приоткрытую калитку соседа Молчановых Семена Лузина, и затаился возле столба. Дождавшись, когда Пелагея уйдет, он бросился за Гришкой. «Вот дак отчебучил, вот удружил!» – думал о сыне, все больше ожесточаясь. – «Ну я ему! А может соврал? С дурака взятки гладки…»

Гришка сидел на лавочке возле углового дома и увлеченно строгал ножом ивовый прут.

– Гриша, никак пикульку105 робишь? – расправя брови в улыбке, с подходцем начал разговор Михаил.

– Ну! – утвердительно ответил тот, не поднимая головы.

– Не выйдет. Ты всю кору́ испортил, да и вица сухая. Хочешь. Я тебе смастерю пикульку из гусиного пера?

– Не-е! – заупрямился Гришка. – Ты дал бы копеечку. Пушку куплю. Трах-трах!

– Коли скажешь, кто ворота малевал, я тебе пятак дам. Пятак, понял?

– Омманешь!

– Не обману, – Михаил достал из кармана монету и протянул ладонь. – Глянь!

– Дай!

– Ты сперва скажи, Гриша, ты же умный парень…

– «Умный!» – передразнил Михаила Гришка. – «Тятька бьет ремнем и кричит, надоел ты мне, дурак набитый…»

– Тятька твой сам дурак: бьет убогого.

– Ну как дело-то было? Говори, Гриша!

– Пришли оне с бадейкой, ну и всё…

– Кто они?

– Федька с Матюхой. Плеснули из бадейки на вороты. Тряпицей мазали…

Неожиданно из-за крыш домов наползла темная грозовая туча. Ослепительно сверкнуло, взорвался грохотом небосвод, по улице забарабанили редкие, но крупные капли дождя. Наспех рассчитавшись с Гришкой, Михаил Поликарпович заспешил домой, придумывая на ходу беспутному сыну кару. Толкнув дверь, услышал за спиной нарастающий шум. Обернулся и минуту стоял, глядя на водопад с небес и прыгающие по крыльцу белые горошины града. «Не приведи господь – побьет хлеба́» – озабоченно думал он, – «беда-то какая…»

Дома пусто, одиноко и