Вино оказалось легким, словно зависший над речной излучиной туман, а цветом могло посоперничать с янтарными глазами хозяйки похожего на игрушку дворика.

— Бесподобный вкус! — восхитилась Мизуки. — Интересно, как оно нзывается?

— «Хрустальное небо», — счел нужным внести ясность механический голос. — Советую воспользоваться креслами. Каблуки туфелек дамы проваливаются в сырую почву и ей неудобно стоять.

— В такую чудесную погоду меньше всего хочется прятаться под крышей, — запротестовала Мизуки.

Однако не успела она договорить, как кресла выплыли из челнока и опустились в траву напротив друг друга так близко, что, устроившись в одном из них, Христофоров ощутил тепло упрятанных под серебристым платьем коленей.

— Прими благодарность, говорящий челнок, — рассмеялась Мизуки.

— Следить за сохранностью перевозимых предметов — моя обязанность, — буркнул механический голос.

— Теперь настала моя очередь ревновать, — сказал Христофоров. — К транспортному средству, с которым ты так мило общаешься… Но ответь, моя Прекрасная Луна, тебе не кажется странным все происходящее?

— Ничуть. Нам отпущено слишком мало времени, чтобы обращать внимание на всякие странности. Я просто хочу насладиться каждой минутой счастья. Оно пьянит меня еще сильнее этого бесподобного вина.

— Разве прежде счастье обходило тебя стороной? Ты прекрасна, твой голос заставляет видеть, как ветер колышет ветку цветущей сакуры, у тебя множество поклонников.

— Но ты единственный, кто увидел во мне Божественное начало… А еще, милый Христофоров, я хочу, чтобы написал обо всем этом. Сделай, пожалуйста, бессмертными соловьиную ночь и женщину, которая глядит сквозь вуаль дождя… А теперь обними меня нежно-пренежно и давай слушать, как соловьи раскачивают зыбку звездного неба.

Гибкое тело женщины показалось Христофорову еще легче дымки над речной излучиной. Однако его тепло он продолжал ощущать не только в оставшиеся минуты, но и потом, когда они распрощались возле озерца с рыбками-теляпиями.

И пока хозяйка игрушечного дворика уходила по садовой тропинке, Христофоров не сводил глаз с блестящего водопада волос.

Он не мог видеть лицо Мизуки. Но по тому, как вздрагивало серебристое платье, догадывался, что Прекрасная Луна едва сдерживает рыдания.

И все-таки она сумела справиться со щемящей горечью, которая порождает расставание. Отстранив узкой ладошкой легковесную, словно бабочкино крыло, дверь, Мизуки нашла силы улыбнуться:

— Спасибо, милый Христофоров, за соловьиную ночь. И если тебе сделается холодно, вспомни мои слова…

— Спасибо и тебе, Прекрасная Луна! Прежде чем сесть за рассказ о женщине, которая смотрит сквозь вуаль дождя, я положу на чистый лист твой подарок. Он всегда будет со мной…

Глава десятая

Вместо эпилога

Возвращался словно в тумане. Все казалось расплывчатым: загородная роща, на полянках которой уже гнездилась предрассветная бледность, приглушенный звон серебряных полтинников и даже лицо гражданина в серенькой безрукавке.

— С возвращением! — поприветствовал он Христофорова. — Ну и наделали же вы с моего позволения шороху на приречных холмах. Наверняка взбучку за самоуправство получу.

— Извините, — виновато развел руками Христофоров, — я…

— Вы просто молодец, — улыбнулся гражданин в серенькой безрукавке, отчего бесцветное лицо его сделалось привлекательным. — Я даже завидую вам белой завистью. Не каждому суждено встретить свою Королеву вдохновения. Маленькая, а такая настойчивая… Смогла в своей молитве достучаться до самого… Думаю, эта молитва не последняя. Так что до скорой встречи. А сейчас отдохните перед началом трудового дня.

Поспал Христофоров самую малость. Да это и не сон был вовсе, а сумбурный калейдоскоп. Звездная зыбка неба, которую изо всех сил раскачивали соловьи, фужер с хрустальным вином в тонких пальцах Мизуки, уходящая по садовой тропинке хозяйка игрушечного дворика.

Кое-как выцарапавшись из забытья, нащупал сигареты, которые почему-то оказались сухими. Удивился и тому, что спичка зажглась с первого раза.

Окончательно проснувшись от первых затяжек, вылез из машины. Курил, пытаясь взглядом отыскать место, где был припаркован каплеобразный челнок. Однако трава возле кустиков не выглядела примятой.

— Господи! — поклонился Христофоров встающей на горизонте утренней заре. — Если ты есть, то подай какой-нибудь знак, что все случившееся не сон!

И небеса смилостивились над ним. Из нагрудного кармана рубашки выскользнул подарок Мизуки. Он лег в траву рядом с фиалкой, такой же грациозной, как и улыбка женщины, которая глядит сквозь вуаль дождя.

Зверь и Кривуля

За окружающей по периметру островок байрачного леса сеткой-рабицей шевельнулась громоздкая тень. Она могла принадлежать терновнику, по загривку которого ладонью прошелся ветерок, однако августовская ночь была залита вязким безмолвием.

И потом, на терновниках растут ягоды, но не глаза одного цвета с зависшей над Саур-Могилой луной. А еще в них плескалось зарево пожарищ.

Зверя явно что-то беспокоило. Его влажные ноздри раздражал настой заматеревшего чабреца и запах разлагающейся плоти. Смрад исходил от холмика развороченной земли, где егерь Железняк прикопал олениху. Ее, а заодно и оленя, застрелил солдат в рябой куртке, из нагрудного кармана которой торчал деревянный крест. Этот солдат был таким сильным, что без помощи товарищей втащил тушу оленя в десантный отсек боевой машины пехоты.

Лично Зверю люди ничего худого не сделали. Если, конечно, забыть о голодном детстве в большом заповеднике и синяках, полученных во время путешествия. Его и еще десятерых телочек-подростков отбили от общего стада, втиснули в железную клетку и повезли за тридевять земель.

У себя, в заповеднике, он был счастлив, если удавалось найти растоптанный копытами стебель сурепки или первым добраться до корыта с ржавой водой.

Но как только Зверя с его будущими невестами свели по дощатому настилу на землю Дикого поля, сердце его преисполнилось восторгом. Нечто подобное испытывает лишь нищий, по капризу судьбы оказавшийся за барским столом.

Куда ни взгляни — зеленые с вкраплениями полевых маков волны бегут по склонам холмов. А как кокетливы ивы на берегу степного пруда! Присели на корточки у самого уреза воды, шушукаются серебряными голосами о своем, о девичьем.

Так увлеклись, что не заметили подкравшегося карпа. А тот и рад стараться. Защемил пастью доверчиво упавшую на воду прядь, треплет, словно косицу прилежной школярки.

Правда, попервых телят держали на карантине за сеткой-рабицей. Но байрачный лес — тоже райский уголок. Только отгороженный от степного пруда и вольных холмов.

Этот уголок по самую завязку набит всякими вкусностями вроде пырея, пижмы, тысячелистника, шалфея, а о шершавые стволы вязов всегда можно почесать укушенный оводом бочок. Есть здесь и обложенный плахами песчаника родник. Щипли травку, утоляй жажду, благословляй торбу егеря Железняка, в которой всегда сыщется сдобренный солью сухарик.

Но Зверь ни разу не польстился на угощение. Ни в отрочестве, ни по истечению трех лет. Присутствие егеря воспринимал как приложение ко всему, что его окружало, установленный