«Он по-настоящему был аутичным человеком, особенно после того, как все это стало происходить, – рассказывает Любовь Аркус, имея ввиду «Реку» и Кармадон, – и для него любое общение с людьми было каторжным страшным трудом. К этому не относились разговоры в поезде, случайные знакомства в бане или забегаловке – это как раз он любил. Но все, что касалось отношений или профессиональной среды, – это было адским трудом для него. Был ближний круг людей, с которыми не надо общаться – просто жить. По сути – Сельянов, Надя, дети и группа на момент съемок; в этот ближний круг попала и я».

«Один раз я устроила скандал, потому что он привел бомжа смотреть кино к нам в спальню, – рассказывает Васильева. – Я когда вошла в квартиру, уже был запах, как будто кто-то умер. Я ходила по квартире, искала, где же стухло что-то. Потом услышала звук телевизора и пошла в спальню. Леша сидел на кровати, рядом сидел бомж, ужасно вонял и смотрел фильм “Война”. Я говорю: “Леша, ну почему в спальне?” Он говорит: “Ну, я же табуретку поставил, на кровать не пустил”. У этого бомжа было прозвище Жора Миллиметр. Он был очень высокий. Стоял всегда около магазина “Золотой гвоздь”, а жил между вторым и третьим этажом в этом же доме у батареи. Он заворачивал штаны, и были видны больные ноги в язвах. Иногда он носил какие-нибудь ящики в магазине, и ему давали за это еду или еще за что-то. Леша его подкармливал. Потом Жора куда-то делся, умер, наверно. Вообще, Леша был жуткий аккуратист. Я-то сама вошла в дом, сняла, бросила, через это перешагнула и пошла дальше. А Леша складывал все аккуратненько в стопочку и со мной боролся. Он боролся и с моими опозданиями. Я не хочу опаздывать и честно говорю: “Я приду во столько-то”. А дальше иду, и гроздьями на меня сыпятся обстоятельства. Я обязательно встречу какую-нибудь женщину с несчастной судьбой и живо приму в ней участие. Леша тоже принимал большое участие в судьбе местных бомжей».

Среди случайных знакомых, с которыми Балабанов затевал разговоры, были посетители бани «Имбирь» на 5-й линии Васильевского острова – он ходил туда по средам, в день официального выходного, когда заведение принимало только «своих»; дверь этой бани можно увидеть в «Я тоже хочу». «Там он встречался с человеком, который писал про НЛО. Ходил часто с Петей, – говорит Васильева. – Петя мне рассказывал: “Опять был этот сумасшедший, опять приносил ворох газет, опять папа с открытым ртом слушал об инопланетянах и мечтал о них снять кино”».

Васильева вспоминает, как во время их поездки в Египет Балабанов восторженно прыгал между колонн и говорил о пришельцах, построивших пирамиды: «Как в нем это сочеталось? Конструктивное мышление, когда он кино складывал, как пазл, и при этом он мог совершенно спокойно, на полном серьезе говорить про инопланетян. По-моему, он верил даже в историю про [инопланетянина] Алешеньку [8-01], которого какая-то бабка нашла».

В его последнем фильме «Я тоже хочу», который называют «православным роуд-муви» и «православным “Сталкером”», патриарх отдает распоряжение – пускать всех в Зону, из которой через старую церковную колокольню забирают на планету, где есть воздух, вода и счастье. Сидящие у костра герои обсуждают происхождение жизни: Бог создал жизнь после потопа и смерти динозавров, а потом прилетели инопланетяне. Не так важно, какими словами мы говорим о своем стремлении вверх.

Аркус говорит о Балабанове как о безусловно православном художнике, но нетипичном для православия – задающим вопросы вместо того, чтобы просить, каяться и славить. Крестился он уже взрослым, а позже крестил и родителей-коммунистов, потому что не хотел разминуться с ними после смерти. Отец Балабанова умер в 2009-м – он просил похоронить себя под простым крестом с именем Октябрин-Антоний.

«Религиозные переживания у Леши какие-то очень странные были, – говорит Васильева. – В Библии написано, что молиться нельзя на людях. Надо зайти в келью, закрыть за собой дверь и там общаться с Господом. Вот он так жил. Заходил в комнату, чтобы действительно никто не видел, как он молится, и закрывал за собой дверь. Это было его общение личное». Она вспоминает, как Балабанов по совету Федора Бондарчука ездил в Сергиев Посад – «гонять чертей»: «Леша проходил эту процедуру несколько дней подряд, а потом еще вернулся и взял с собой Петю. При этом хихикал над словами священника о том, что под каждым накрашенным женским ногтем существуют бесы – если считать все пальцы на руках и ногах с маникюром и с педикюром, то это будет двадцать бесов».

«Я много раз слышала от него: “Я не хочу жить”, – вспоминает Аркус. – Каждый раз, когда его надо было везти в больницу с очередным переломом, он отказывался, и его надо было уговаривать: “Леша, ты умрешь, будет беда”. Он пропускал двадцать пять моих уговоров, а на двадцать шестой сообщал: “Я не хочу жить”. Типа – отстаньте. Внешне он становился все критичнее и критичнее – его облик, физическое здоровье и все, что касалось состояния его тела. Это абсолютно поразительно, но это так: при этом он становился все мягче и все добрее. Он в общем всегда был честным человеком. Но раньше было много закидонов: выделывался, устраивал заварушки, любил строить из себя то, чем он не являлся, как-то паясничать – все это по молодости было. А в последние годы он как будто в какой-то кристалл выпал. Стал дико немногословный. Его реплики сводились к нескольким словам, а лучше к одному. На вопросы отвечал так: “Лао-цзы говорил: «Если можешь помолчать – молчи»”. То, что он общался или не общался с человеком, не означало его плохого или хорошего отношения. При этом он был ужасно нежным другом, невероятным».

«Леша просыпался и говорил: “Я придумал кино”, – вспоминает Васильева. – Каждый день он мне рассказывал какую-нибудь очередную историю, очень короткую, двумя-тремя фразами – только