Когда Михаила Плисецкого назначили генеральным консулом в Баренцбурге и начальником советской концессии угольных рудников Шпицбергена, семья поехала с ним. Быт встретил их сложностями невероятными: ни благоустроенности элементарной, ни тем более хоть каких-то развлечений. Все это Рахиль изо всех сил стремилась создавать сама. Вместе с другими женщинами шила одеяла, устраивала самодеятельные театральные представления. И с радостью растила Майю с Аликом.

…Почти полтора десятка лет я имел счастливую возможность общаться с Рахилью Михайловной. Однажды спросил ее: если исключить трагически тяжелые тюремные годы, то что больше всего ей помнится из прошлой жизни? Не задумываясь, многое повидавшая на своем веку женщина ответила: «Время, проведенное на Шпицбергене. Молодой была и горя еще настоящего не вкусила».

Мужа арестовали за «шпионскую деятельность» весной 1937 года. Рахиль кормила грудью малыша Азарика, когда за ней пришли в первый раз. Грудничок на руках ненадолго отсрочил арест. Но уже было ясно, что трагедии не избежать. Рахиль отдала двенадцатилетнюю Майю сестре Суламифи, Алика – брату Асафу. С новорожденным Азариком отправилась по этапу в так называемый АЛЖИР (Акмолинский лагерь жен изменников Родины). К счастью для Рахиль, ее брат Асаф в то время находился на пике балетной карьеры. За его здоровье однажды поднимал тост сам Сталин. Семья умоляла Асафа помочь сестре. И тот сумел заручиться поддержкой заместителя наркома НКВД. По его распоряжению матери с ребенком лагерь заменили на вольное поселение в Чимкенте. Что стало спасением для обоих. У семьи появилась возможность отправлять страждущей Рахили посылки с продуктами. Однажды в коробке оказались несколько конфет «Мишка на Севере». Бедная женщина подумала, что это тайный код от родни: видно, муж Мишка вернулся. Долгие годы она упорно отказывалась верить в то, что супруг мертв, и на каждом шагу искала знаки, подтверждающие, что он вернется. Правду о его судьбе она узнала лишь много лет спустя.

За два месяца до начала войны осужденной с маленьким Азариком разрешили вернуться в Москву. Рахиль всецело посвятила себя заботам о многочисленной родне и собственных детях. Майя Михайловна эту материнскую черту охарактеризовала так: «Был у нее и «пунктик». Родственники. Родственники ближние и дальние. Все родственники должны жить дружно, помогать друг другу, танцевать друг с другом и даже, если придется, друг с другом петь. Бацилла эта запала в нее от того же деда, который приходил в неистовое умиление от совместных танцев Асафа и Суламифи. Моего отца, так же как и меня до дня сегодняшнего, эта «родственникомания» раздражала и раздражает. А характер у мамы был мягкий и твердый, добрый и упрямый. Когда в тридцать восьмом году ее арестовали и требовали подписать, что муж шпион, изменник, диверсант, преступник, участник заговора против Сталина и прочее, и прочее, – она наотрез отказалась. Случай по тем временам героический».

Все трое детей Рахили Михайловны добились определенных успехов в балете. Спектакли с участием «старшенькой Майи» она часто посещала. Много раз мы сидели с ней в партере рядом. Некоторые зрители ее узнавали и просили дать автограф. Рахиль Михайловна всякий раз каллиграфически и скромно выводила: «На долгую память Имярек от мамы Майи». По гроб жизни не забуду, как однажды к ней подошли две болгарки и стали восхищаться танцем дочери. А я, грешен, перед этим, по заданию Майи Михайловны, развлекал и в некотором смысле ублажал мэра Клайпеды Алоизаса Полвиловича Вянцкуса. (У Щедрина и Плисецкой был дом для круглогодичного проживания в районе Тракайских озер Литвы.) Так вот мы с мэром в буфете приняли по несколько бокалов шампанского, и я, расхрабрившись, стал переводить восторги болгарок (учил язык в училище). Рахиль Михайловна пыталась меня урезонить, дескать, я все понимаю. Но Остапа, как говорится, понесло. На следующий день я позвонил ей, извинился за свой нетрезвый треп и услышал: «Да что вы, Мишенька. Я совсем на вас не сержусь. Вы как толмач были так уморительны, что я от души посмеялась. До следующих встреч!»

В последние годы жизни Рахиль Михайловна получила возможность часто путешествовать. Она гостила в Англии у сестры Суламифи. Полгода провела на Кубе, где работал младший сын Азарий. В сопровождении среднего сына Александра много путешествовала по Америке. Суждено было этой, так много перенесшей женщине, испытать на старости лет еще одну тяжелейшую трагедию – смерть сына Александра. Сама она скончалась на 92-м году и похоронена в семейной могиле на Новодевичьем кладбище.

Михаил Эммануилович – отец Майи – родился в семье Менделя Мееровича и Симы Израилевны Плисецких. В Гражданскую войну воевал за красных. Членом РКП(б) стал в 1919 году. Учился в Экономическом институте, занимался производством первых советских фильмов на киностудиях «Бухкино» и «Звезда Востока». Тогда и женился на звезде немого кино Ра Мессерер. Потом работал во ВЦИК, в народных комиссариатах иностранных дел и внешней торговли. С 1932 года – руководитель советской угольной концессии на острове Шпицберген и одновременно генеральный консул СССР. По возвращении в Москву возглавил «Арктикуголь». Арестован весной 1937 года по обвинению в шпионаже. Расстрелян 8 января 1938 года.

У меня всегда было и по сию пору остается такое впечатление, что маму свою Майя Михайловна любила, а отца боготворила. Сдается мне, что с раннего детства и до смертного одра он виделся ей в ореоле этакой мученической святости. Хотя и вспоминала о нем со своей обычной цветистой ироничностью, никогда, к слову, ее не покидавшей: «Отец был уроженцем тихого яблоневого, пропыленного города Гомеля. В восемнадцатом, семнадцатилетним подростком, «записался в коммунисты», вступил в партию. Как и все донкихоты той лихой годины, он исступленно верил в – ясную сегодня и младенцу – абсурдность трагической затеи сделать все человечество счастливым, дружелюбным и бессребреным. За десяток лет до развязавшей языки перестройки я как-то сказала в запале одному старому музыканту, ненавидевшему все сопряженное со словом «советский»: «А мой отец был честный коммунист». Каким же долгим ледяным взглядом, полным сожаления, смерил он