Поразили неподдельность, документальная подлинность всего запечатленного на экране, суровая, беспощадная правда о войне. Документ сам говорил за себя, беспристрастно, с такой силой эмоционального накала, какой, как я понял, не достигнуть никакими другими способами, никакими игровыми фильмами. Увиденное привело меня в состояние шока, в котором я продолжал пребывать еще какое-то время уже после просмотра этих первых серий фильма. А когда пришел в себя, то задумался, насколько же трудна будет задача того, кто эту предельно искреннюю, доверительную и страстную интонацию немого фильма возьмется перевести в звучащее слово. Казавшаяся бесконечной лента боевой кинохроники беззвучно грохотала на монтажном столе разрывами артналетов, молчаливо кричала голосами атак.

И в то реальное горнило войны должна была влиться речь человека, отдаленного от событий тридцатилетней давности. Я, актер, не мог войти в кадр тем бойцом у пулемета, комиссаром, что первым поднялся в рост под шквальным огнем противника, летчиком на вспыхнувшем ястребке. Оставалась роль закадрового рассказчика, повествователя, летописца. Надо было найти эпически внушительные и в то же время проникновенные интонации, чтобы в них одновременно ощущались сопричастность очевидца и дистанция осмысления, боль и гордость, душевное переживание и сдержанная патетика, в которой выражаются патриотические традиции народа.

Только тогда я понял, что самое трудное в такой работе будет удержаться на той же ноте искренности, взволнованности, чистоты ее звучания, не снизойти до бытовизма и не впасть в истерику. В этом фильме нельзя было ни на грамм сфальшивить. Он просто не примет самой маленькой неискренности.

Ни к одному спектаклю, ни к одной роли я не готовился так, как к работе над «Великой Отечественной». В день записи отменял все другие репетиции, съемки, записи и заранее настраивался на предстоящую работу, требовавшую помимо огромных нервных затрат, также и немалых физических усилий. Ведь приходилось простаивать у микрофона по многу часов кряду.

Это были четыре месяца высочайшего психологического напряжения человека, которому надлежало не только увидеть все это разом на экране, но и осмыслить, пережить события, равных которым по трагедийности не знала история человечества. Иные снятые фронтовыми кинооператорами эпизоды, сцены и один-то раз было невозможно смотреть, а мне приходилось смотреть их по нескольку раз, чтобы одна из записей для данной сцены вошла в будущий фильм. Мне, конечно же, повезло, что работа над этим фильмом у меня состоялась уже в зрелом возрасте, что приступил к ней во всеоружии жизненного и творческого опыта. Участие в нем дало мне очень много. По сути, это был для меня второй гражданский университет в жизни, который я проходил в работе над фильмом.

Наш фильм произвел на телезрителей ошеломляющее впечатление. Но прошли годы, мало осталось живых участников Великой Отечественной, и кому-то захотелось сегодня «по-новому» взглянуть на события тех лет, с подачи заокеанских идеологов произвести переоценку ценностей, расставить иные акценты в отношении минувшей войны.

Нашлись такие «переоценщики» и на отечественном телевидении. Они и предложили мне переозвучить, переписать заново уже прочитанное и пережитое ранее, но теперь без эмоций, бесстрастно, как нечто мало волнующее, не заслуживающее особого внимания, с иным отношением к войне, событиям, с ней связанным. Естественно, я сразу решительно отказался от такого предложения. А через некоторое время увидел на телеэкране знакомые до боли кинокадры Великой Отечественной, но озвученные уже другим человеком именно так, как мне предлагалось: бесстрастно, холодным дикторским голосом пересказывались события, приводились статистические цифры, назывались армии, места сражений.

Давно и настойчиво нам навязывается переоценка ценностей, связанная с Великой Отечественной войной. Существует тенденция принизить значимость Советской армии в разгроме врага. Понятны потуги западных идеологов, но мерзко и отвратительно наблюдать, как наши доморощенные холуи подпевают им, из временных, конъюнктурных соображений угодничают перед ними, выкидывают святыни из нашего дома, приносят в жертву национальную гордость, достоинство русского человека. С этим я никогда не соглашусь, с этим нельзя согласиться».

Юбилейный подарок Лановому

Это была настоящая волшебница, и заодно со всеми она околдовала и меня.

Б. Шоу

За весь театр Ланового, как и за всю Одессу, сказать невозможно в силу громадности этого явления в отечественном драматическом искусстве. Но и пройти мимо «Милого лжеца» тоже никак нельзя, хотя и уже по иной причине. Ведь именно эта работа продемонстрировала профессиональную зрелость Ланового. Вдобавок ко всему, по его же собственному признанию, она явилась началом «счастливой, светлой полосы в моей творческой жизни».

Опять же напомню читателю, что «Милый лжец: комедия в письмах» – пьеса американского актера и журналиста Джерома Килти. Она создана по материалам уникальной переписки, которую в течение многих лет вели драматург Бернард Шоу и актриса Стелла Патрик Кэмпбелл. Диалог – это их настоящие слова, взятые из писем. Они были найдены в шляпной картонке под кроватью мисс Пат – так вот запросто поклонники называли знаменитую актрису – после ее смерти в 1940 году на юге Франции. Картонку спасла одна англичанка, которая похоронила актрису, бросила все ее остальные вещи и увезла письма с собой в Англию за пять дней до того, как немцы заняли Париж.

Василий Семенович был наслышан об этой оригинальной пьесе и втайне мечтал, конечно, сыграть в ней главного героя. Только вот актер во все времена был зависим от множества привходящих театральных обстоятельств и прежде всего от режиссера. Ведь только тот и мог подбирать пьесы для постановки.

Но вот наступил 1994 год, а с ним и шестидесятилетний юбилей Ланового. В театре к тому времени его мнение уже значило очень много, и руководство предложило Василию Семеновичу самому выбрать для себя бенефисную пьесу. Не раздумывая, он назвал «Милого лжеца».

Понимал ли артист, что идет на явный риск? Ведь, сказать по правде, роль Джорджа Бернарда Шоу не только чрезвычайно сложная, но и по амплуа она Лановому не совсем подходила. Да, пьеса про любовь. Но не про ту, где вздохи и ахи. При минимальном проявлении внешних физических действий в ней кипят нешуточные страсти, искрит фейерверк остроумия, в каждой мизансцене выстраивается тонкая линия взаимоотношений между влюбленными, людьми высочайшего интеллекта, культуры, со сложными характерами, постоянной сменой настроений. Сложность задачи, конечно же, не пугала Василия Семеновича. Наоборот, она все больше раззадоривала его, увлекала и манила. Актера радовало то обстоятельство, что основой пьесы оказался прекрасный текст, образец высокой литературы. Именно этот факт оказался решающим.

В роли Патрик Кэмпбелл Лановой видел только