Он несколько дней и ночей мучительно сочинял письмо Сталину, в котором доказывал невиновность брата. Писал о том, как предан науке Николай Иванович, как равнодушен к политике, как простодушен в интригах… Но потом понял: такое письмо только повредит брату. Заступничество родственника могут воспринять как некий заговор, как круговую поруку. Сергей Иванович уничтожил это письмо.
Николай Вавилов умер в начале 1943 года, в Саратовской тюрьме, его так и не рискнули перевести в шарашку, хотя бы частично вернуть в науку… При этом, его любимый брат Сергей Иванович был лауреатом, орденоносцем, всесоюзно известным ученым. Как раз в 1943 году он получил одну из своих Сталинских премий. А в 1945 году Вавилова-младшего избрали президентом Академии наук СССР. Но всем было известно: он не просто любил «разоблачённого» брата, но и с преклонялся перед ним – как перед великим ученым. В январе 1943 года, получив телеграмму о смерти Николая Ивановича, Сергей Вавилов напишет в дневнике: «Не верю. Из всех родных смертей самая жестокая. Обрываются последние нити. Реакция – самому умереть любым способом. А Николаю так хотелось жить. Господи, а может, все это ошибка?» Он понимал, что всё это могут прочитать, но не мог не изливать душу в дневнике. Да и «наверху» отлично знали о настроениях Сергея Вавилова, о том, что он горой стоит за брата и никогда его не предаст. Они и не требовали от него полной искренней верности. Достаточно было, что Вавилов-младший – крупный ученый и организатор науки, аккуратно выполняющий свои обязанности.
После смерти Николая Ивановича он существовал «сквозь депрессию». Конечно, не прекращал работать, участвовал в общественной жизни, но психологически академик надорвался, так и не сумел примириться с потерей и с несправедливым оговором Николая. Его грустный взгляд запомнился всем, кто знал президента академии наук в те послевоенные годы.
Президент всея науки
Пожалуй, именно при Вавилове Академия наук обрела в СССР высочайший статус, ни с чем несравнимый в истории советского государства. В те годы ученым удалось осуществить атомный проект, создать современную науку, работавшую на прорывные отрасли военной промышленности. Без уважения к чудакам-исследователям, к экспериментаторам, на одной палочной дисциплине, такие достижения вряд ли были бы возможны. Ему удалось превратить научный ареопаг в высокую инстанцию, с которой приходилось считаться даже всесильным партийным лидерам. Эти традиции, заложенные Вавиловым и его единомышленниками, не стирались десятилетиями.
На президента академии навалились и хозяйственные проблемы, казавшиеся почти неразрешимыми. Приходилось вникать в строительные дела, просить дополнительный транспорт, привлекать к помощи армию… После войны нужно было восстанавливать многие научные учреждения, находившиеся под оккупацией, пострадавшие от бомбежек. Строить старались основательно. Всё, что связано с атомным проектом, конечно, финансировалось в первую очередь, но Вавилову удалось спасти и теоретическую науку. Он умел находить понимание «в высших сферах». И не сиюминутное, а стратегическое, чтобы не приходилось обсуждать на уровне заместителей председателя Совета министров рытьё каждого котлована, проектирование каждого ангара. И получалось у Вавилова многое: наука в то время стала «империей в империи». Требовали с научных работников немало, они не были застрахованы от публичной порки, но и условия им создавались, по сравнению со средним уровнем жизни по стране, почти царские. Даже в «шарашках», где работали ученые, осужденные, главным образом, по политической статье…
При этом, действительным членом академии был агроном Трофим Лысенко, которого считали не только оппонентов, но и «палачом» Николая Вавилова. Приходилось с этим мириться! Правда, сам Сергей Иванович сомневался, что именно козни Лысенко привели Вавилова-старшего на скамью подсудимых. И всё-таки ему было трудно на равных, уважительно общаться с этим человеком. К счастью, Сергей Вавилов агробиологией не занимался и редко видел товарища Лысенко.
В 1949 году Сергей Иванович всё-таки написал письмо Сталину – с просьбой посмертно реабилитировать брата. Письмо решительное. Он даже связывал возможность своего пребывания во главе академии с репутацией Николая Вавилова. Сергей Иванович объяснял, что это необходимо для развития науки… Письмо осталось без ответа.
Дипломат и первооткрыватель
Недруги Сергея Ивановича твердили (за глаза, разумеется), что все его успехи связаны с изящными манерами, добрым нравом и дипломатическим навыкам. Частично это правда. Но лишь частично. Дипломаты такого уровня науке нужны, даже необходимы. Он действительно умел лавировать между жрецами науки и представителями власти (которые, заметим, тогда были единственными заказчиками исследований) и виртуозно притушивал скандалы в амбициозной среде вселенских гениев. Вавилов знал, что молодой ироничный мэтр Пётр Капица отзывается о нем пренебрежительно. Но, когда Капица по принципиальным соображениям отказался от участия в Атомном проекте, его ждали неприятности. Проект возглавлял всесильный Лаврентий Берия – и многие уже поставили крест на карьере слишком свободолюбивого академика. Но Вавилов взял его под защиту, доказал «компетентным товарищам», что Капица необходим советской науки, но он и, не работая напрямую на оборону, помогает нашей стране получить технологии, которые сделают Советский Союз сильнее. Вавилова спросили: «Почему вы помогаете Капице, он ведь вас терпеть не может?». Президент академии улыбнулся: «Такова настоящая месть интеллигентного человека». Всё это было. Дипломат, царедворец, мастер компромисса… Но и своих научных интересов он не забывал.
Во время одного из опытов аспирант Вавилова, его любимый ученик Павел Черенков заменил источник обычного света на радиоактивный элемент. Вавилов увидел голубые излучения – новый эффект в оптической физике! Это открытие повлекло за собой целый ряд новых теоретических работ, автором некоторых их них был сам Вавилов. Вскоре появились черенковские детекторы, исследующие это явление. Их применяют и в ядерной физике. Да, наука много может дать и армии, и промышленности, только необходимо терпение, чтобы исследователи имели право на ошибку, на годы бесплодных (но только на первый взгляд!) экспериментов, без которых невозможны открытия.
Смерть на взлёте
Советский Союз в начале 1950-х был во многом закрытой и загадочной для западного мира страной. Но Вавилова знали в научном мире. Его дважды номинировали на Нобелевскую премию по физике – в 1947 и 1948 году, в разгар холодной войны. Несмотря на то, что Комитет в те годы не жаловал советских ученых, всё шло к тому, что рано или поздно он получит эту престижнейшую награду.
Элегантный, благодушный Вавилов умер на пике своей славы. Именно тогда он – утонченный интеллигент, ученый – стал одним из символов страны, которая после войны обретала парадную респектабельность. Сказался внутренний надлом, главной причиной которого была трагедия любимого брата.
Он много лет мечтал написать книгу «Фауст и Леонардо», в которой собрал бы то, «что за жизнь узнал из истории науки, из жизнеописаний людей, наукой занимающихся». Это было бы
