Нацепив на себя черную рясу и суму через плечо, сказавшись дьячком из косотурской единоверческой церкви, старец заявился в дом настоятеля местной Михайлово-Архангельской церкви. Отец Серапион сидел за чаем. Усадил гостя за стол и вскоре в беседе посетовал, что в селе появился ему, законному священнослужителю, конкурент, сманивающий и уводящий от господствующей церкви паству. Кроме того, он откровенно признался, что готовит письмо его преосвященству Уфимскому митрополиту о самовольных действиях старообрядцев…

«Брат» Варлаам осторожно заметил собеседнику о «законе о раскольниках» от 3 мая 1883 года: он не запрещает обращать существующие строения в моленные дома, где разрешается творить общественную молитву, а лица, исполняющие требы не подвергаются за сие преследованиям…

– Не прав ты, брат, возразил отец Серапион. – Закон разрешает творить общественную молитву только в смысле совокупного богомоления семьи владельца дома, без участия других одноверцев. В законе ясно сказано – «существующие строения», а он, Молчанов, построил дом внове, народ мутит вероотступническими догматами.

Оппоненты азартно заспорили, в пылу полемики осторожный и хитрый Варлаам, потеряв контроль над собой, полностью раскрыл свою душу старовера. Отец Серапион злобно и матерно отругал пришельца и выставил вон.

Варлаам, довольный «ревизией», направился к Михаилу, да припозднился малость.

– Волк никонианский! – бормотал он. – Как я тебя уе́л! Чуть на себе бороденку со злости не выдергал… – Зайдя в переулок, оглянулся, стянул с себя черную рясу и сунул вместе с сумой в котомку.

В доме уж молебен пели. Толстые бревенчатые стены приглушали голоса, и с улицы их не было слышно. В прихожей он встретил румяную бабенку, хлопотавшую у плиты.

– Сам где? – спросил он, пристально глянув на полногрудую. Та молча показала на дверь в другую половину дома, прикрыв сочные губы концом запона71. «Губа не дура», – вздохнув, подумал старец, и шагнул в моленную. Войдя, сделал шестипоклонный начал72, осеняя себя размашистыми двуперстными знамениями. Пристроился к толпе молящихся. Увидав Варлаама, Михаил кивком головы поздоровался с ним, быстро свернув молебен, распустил одноверцев, подошел к благословению.

– С великим праздником Покрова Пресвятой богородицы тебя, – осеняя крестом, поздравил седовласый старец хозяина. – Знаешь силу во святом писании. – похвалил он. – Аз убедился. Хоромы ты построил знатные. Однако сробил их без выдумки, яко в Куштуме. Туда, в глушь лесную и гористую, власти редко наведываются, да и то иконостас с иконами старого письма порушили… А тут собака-поп никонианский, его соглядатаи с урядником. Твое богоугодное дело, при случае, завсегда прихлопнут оне… В моленную дверь со двора проруби, постоялец де живет. И выход потайной в огород сробь…

– Слушаю, батюшка…

– Выслушай сперва, не перебивай! Экий ты прыткой, а ума не набрал. В проулке изгородь из тына сотвори и калитку малую – люди бы выходили, остерегаясь. Береженого сам знаешь… На время, до спокойных времен, службу на дому прекрати. Помысли с мужиками, найди тайное место. Власти беззаконие творят, повсеместно прижимают радетелей «древнего благочестия» – рушат все, изгаляются…

– Найдется, пожалуй, место подходящее, – подумав немного, ответил Михаил. – На озере есть два острова. Малый Чайкой прозывается, а что побольше – Пинаева. Лесом он зарос и пещерка малая есть в камнях, удобная под иконостас будет. Властям и в башку мысль не взбредет туда нос совать…

– Дело говоришь! Уж годков-то мне под ста небось или чуть больше. Чую, скоро меня господь к себе заберет. Собороваться, брат Михаил, к тебе приползу. Там на острове нашей святой Веры мое бренное тело захороните…

– Живи на славу, вот придумал. Айда в горницу. На ночь глядя никуда не пущу тебя. День-то сегодня святой. Брат Алексей с женой и ребятишками малыми будет. Бражки отведаем да барашка с лапшой…

– Ента варила? Твоя или как?

– Стряпуха, – смутился Михаил.

– Ну-ну, не красней! Дело молодое, житейское… Экую отхватил, румяную да здобную… Не прелюбодействуй, не кобелись без венца! Назначь срок до Великого поста. В часовне окручу, гостей зови! Сахарна бражка-то? То – грех. Пчелок заведи, тому не учить тебя. Но узнав, что Лукерья – стряпуха год назад овдовела, старец наотрез венчать их отказался, говоря Михаилу:

– На кой ляд тебе сосуд порченый? Мужик ты нестарый, видный. Девок на селе мало? А попадешь на бабий язык – пересуды пойдут. Оно вроде так: поглядеть есть на что – тебе и глазищи и телеса пышные, но не бери жену таровитую, а бери хоть бедную, хоть богатую и непочатую… Тебе ли чета?

Промолчал Михаил, задумался. Вспомнил, как-то пришла к нему Лукерья исповедаться. Он оробел перед ней, чем-то она напоминала его покойную Дарьюшку. Но та была тихая, стройная, кроткая, голубоглазая. Эта же – игривая, пухлая, с большими карими глазами.

– Кто ты? – спросил он, пожирая ее глазами.

– Вдова здешняя. Избенка на Озерной, живу там, – склонив голову, она стыдливо опустила глаза. – Отпусти, отче, мои грехи.

– Поди поближе! Я же – правоверный, исповедаю тебя, ибо Господь-вседержитель непостижим, – начал он.

– Речами своими не тумань голову. В ней и так будто в бочке гудит. А все оттого, что по длинным ночам не сплю. В том и грех мой…

– Причина не в том, что не спишь, а потому как дум нечистых много. Мучают тебя.

– И боюсь одна.

– Ты перед сном соверши сто молитв стоя. После каждой – три поклона великие клади и спать станешь как убитая. Особо: на святую Пасху, на Рождество и Крещенье тоже.

– То двойной урон, – как бы возразила вдова. – Поклоны бить – поясницу надрывать, ведь не черница73 я. А утром все одно в башке гудит…

– Во-во! Видать мужика-то и заездила. Не спится ей. Кобыла!

– Хилый он был, хворый. – Она подняла голову, глядя покорно – просительно на Михаила. – Исполню все, а из молитв только «Отче наш» умею – бабушка научила. Ты уж помог бы. – Из глаз ее выкатились хрустальные слезинки.

Михаил оглядел её всю, повернув за плечо.

– Экая ты! – он перевел дух, подбирая слова. – Здобная! Приходи вечером, отпущу грехи! – С тех пор и поселилась Лукерья в доме уставщика Михаила: то ли работница, то ли невенчанная жена. Со временем стала сварливой, издерганной и плаксивой. А все от того,