Страшное предчувствие охватило Михаила. Соскочив с ходка, он бросился по тропе, где должна быть изба, и остановился потрясенный. С груды давно потухших головешек лениво поднялось воронье и взмыло с карканьем вверх. Придавленный горем, он пошёл по убогой деревеньке. На многих избах окна были заколочены досками, у некоторых двери нараспашку. Отчаявшись найти кого-либо живым, заметил над одной халупой дымок. Вошёл. В избе – шаром покати, но в очаге тлел огонек. На печи заметил старуху.

– Слезай с печи, старая!

– И-их, «слезай». Помоги, милок. Ноженьки мои распухли. Помирать пора, дык господь не приберёт. Обличье вроде твое знакомо, а не припомню. Чей ты будешь?

– Скажи, старая, где Феклуша, где Дарьюшка? – помогая старухе слезть с печи, спросил Михаил.

– Ты не ори, мил человек! Гроза была! Светопреставление… Небо полыхало огнем: Илья-пророк на колеснице искры высекал. Ейная изба-то, как копна сена вспыхнула. У меня с той поры в головушке умопомраченье стало… Дён пять во рту ни маковой росинки. Подай, милок, нибудь-чево пожевать!

– Где Дарьюшка и Феклуша! – закричал Михаил. – Пода́м тебе на пропитание, скажи только, ради господа… – Старуха всхлипнула:

– Внучка Нюрка, пятилетка – несмышленыш видела, вроде, на другой день Феклушу со свертком в руке. Грит, рехнулась совсем. Да чё с неё спросишь – дитя ведь, с Нюрки-то…

– Ну а Дарьюшка?

– Видать, в избе была. Испужалась али спала… Через два дни власти понаехали. Разгребали головешки-то. Посуду, руки ли, то-ли ноги обгорелые нашарили. В мешок поклали, уехавши…

– Где внучка твоя?

– Нюрка-то? Мать забрала. Дочь-то сулилась68 скоренько приехать, да уж две недели ни слуху, ни духу. У меня и хлеб кончился…

– Куда она уехала?

– В Косотурск должно, али на Бакал подалась. Хахаль ейный там…

Больше Михаил узнать от старухи ничего не смог. Сорвавшись с места встал коленями на пепелище, неистово крестясь, горько заплакал.

– За что? За что ты, Пресвятая Богородица обидела меня? За что? – А внутренний голос ему шептал: «За отца Никодима, за нарушенную клятву. На золото обзарился, за…»

– Нагрешил ты, видать, дивно, милок? – проговорила старуха, оказавшись рядом. – Молись и кайся! Только покаяние и молитва тебя спасет!

– Шла бы ты, старая, подальше со своими советами…

– Подай, христоради, милок, хоть горбушку, – слезно ныла старуха. – Подай!

– Бери, всё бери вон в ходке! Помяни рабу божью Дарьюшку. Я всё подвезу, ты ступай домой. Постой! Не припомнишь, когда гроза случилась, число скажи…

– В Силантьев69день случилось светопреставление. Как не помнить? Помню…

Он перенес из ходка в халупу всё: и муку, и масло, и сахар, и ситец, и нарядный платок. Подъехал к речке, привязал к морде лошади торбу с овсом, снова подошел к пепелищу. Простился с Дарьюшкой. Затем напоил из речки Савраску, тронулся в путь. Выехал на челябинский тракт, чтобы попасть к миасскому заводу. Не хотелось ему возвращаться через Косотурск и Куштумгу, не хотелось ни с кем видеться и встречаться. Перевал через Главный хребет встретил его густым снегопадом. Спускаясь с горы, он вел лошадь за уздечку – белая стена из хлопьев встала ему навстречу. Перед самым Миассом небо посветлело, но накрапывал мелкий дождь. К воротам брата он подъехал ещё засветло.

С неделю Михаил отмалчивался, на вопросы Алексея отвечал односложно, замыкаясь.

– Ну чего ты пристал к человеку, как репей к штанам? – одернула мужа Петровна. – Видать, не до тебя ему… Почернел совсем…

Однажды Михаил вызвал брата во двор и, осматривая копыта Савраски, неожиданно заявил:

– Строиться надумал я, присоветуй место выбрать, домишка на снос нет ли где?

– Кто же на зиму строится? Эка хватил! Дом вести, не бородой трясти… Весной помаракуем. Живи пока, брат ведь – не объешь!

– Ну уж нет! Два медведя в одной берлоге не живут… А весной? Весной – страда, – рассуждал Михаил. – Хлопот дивно.

– Насчёт места: место вон, проулком, где старая конюшня дивно лет стоит. – Семён Чинёнов на дрова бы продал, да никто не берёт. И земли там с четверть десятины, не меньше. Дом на снос брать тебе бы не советовал: деньги на ветер за гнилушки пускать… На краю деревни артель срубы ладит. Хыть пятистенок, хыть баню. Вот завтре пройдем туда, потолкуем. Дорого за Саврасую то отвалил? Добрая кобылка.

– Нет, не дорого. – Михаил оживился:

– Старая конюшня, сказал? Если её…

– Разевай рот да не больно: гниль одна. Доброе на дрова, а потом головешку подложить…

От этих слов брата Михаил скривился словно от зубной боли. Перед его глазами встало пепелище там, в Веселовке…

Братья помолчали. Желая выговориться, Михаил выложил свой план:

– Задумка есть. Зима долгая – можно гору своротить. Пока земля не промерзла – траншею копать под фундамент, известку добыть. Камень ломать за Миасс – рекой, а по зимней-то дороге и возить легше. Сруб на место перевезти…

– Ты чё, двужильный али купца ограбил, с архирея рясу содрал? Сколько денег-то, целую прорву надо, – рассудил Алексей.

– Не люблю по-пустому судачить. Капиталу большого нет, а деньги на домишко найдутся. Заробил!

– Тогда невесту подыскивать пора?

– Помолчи! – отрезал Михаил.

К мужикам, подрядившимся на строительство дома, Михаил обращался с краткими проповедями то о пользе труда, то о терпении, то о вреде пьянства, то с упоением рассказывал о великомучениках, пострадавших за истинную веру и «древлее» благочестие. И все это делал он ненавязчиво. Во время кратких перерывов на обед или перед началом работы. О нем пошли слухи, к нему пошли за словом, за утешением. Всех он принимал, не отказывался от совершения треб и таинств, со всеми был ровен, но строг и нетерпим. В новый дом, по осени, набрал до десятка мальчишек и стал учить их грамоте.

– С чем пожаловал? – строго спрашивал он худосочного мужичонку, съежившегося от его пронзительного взгляда.

– Сосед Митька-Хромой корову порешил. Вилы ейной в бок швырнул. Научи, отче, как с ним поступить?

– Вижу, о мести мысли твои! Отринь злые помыслы и молись! Все под господом ходим… И скотина – тоже! Корову прирезал?

– Истинно…

– Продай говядину. Господь поможет – новую заведешь. Истинно сказано: потерял, не тужи. Нашел, не радуйся.

Перед Покровом70 в Тургояк откуда-то появился старец Варлаам, благословивший Михаила наставником в родное село. Сразу к нему он не пришел, а имел встречи с мужиками и бабами. Рыбак рыбака видит