В своих исторических построениях он, конечно, гегельянец. Нет сомнения в том, что он опирается на диалектику Гегеля, осмысливая историю как процесс, развертываемый во времени. Каждый исторический этап характеризуется Герценом как качественно отличный, тождественный самому себе, преисполненный определенной «полнотой» и завершенностью. Но поскольку всякое состояние внутренне противоречиво, оно подвержено изменению и снятию, обеспечивающему бесконечность развития. Для Герцена любая историческая форма имеет преходящий характер, поражена собственной возможностью к разрушению. Злая ирония истории – даже будущая социалистическая форма, какой бы она ни была совершенной, исторически обречена. Пророчески и очень современно звучат эти слова: «Социализм разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания, и снова начнется смертная борьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет побежден грядущею, неизвестною нам революцией… Вечная игра жизни, безжалостная, как смерть, неотразимая, как рождение, corsi е ricorsi истории, perpetuum mobile маятника!»[330]

Забегая вперед, отметим, что предсказание сбылось через 150 лет после этого пророческого утверждения! Либерально-олигархическая революция 1990-х годов разрушит основы советского социализма, водрузив на его могиле знамя капиталистического мира.

Размышляя о философии истории Герцена, вместе с тем было бы упрощением сводить его мировоззрение лишь к гегельянству. Подобное стремление было характерно для советских ученых, которые, обосновывая революционную традицию в России, находили у народников черты «трех источников и трех составных частей марксизма», подтягивали теоретиков русского социализма к теоретикам марксизма.

Наш тезис состоит в том, что Герцен не мог стоять в стороне от идейных веяний времени, среди которых позитивизм играл не последнюю роль. В его увлечении позитивизмом, видимо, воплотились и юношеские увлечения наукой, о которой мы писали раньше.

Итак, в чем же можно проследить родство Герцена с позитивизмом? Думается, что Герцен с его сугубо секулярным умом едва ли мог удовлетвориться философией Гегеля. Как пишет В.В. Лесевич, метафизические системы обладали определенными уязвимостями. «Успехи ее (метафизики. – В.Б.) были крайне непрочны, и окончательно овладеть движением европейской мысли она не могла… Трансцендентальная философия Фихте и гегелевская философия… остались большей частью не поняты, что зависело главным образом от них самих»[331].

Нет никаких сомнений и в том, что уже в 1830–1840-е годы Герцен шел к позитивизму, о чем говорилось выше.

Успехи в различных областях науки, в самых разных ее проявлениях привели к убеждению, что наука в состоянии разрешить ключевые вопросы общественной жизни. «Наука стремится прийти, в окончательном результате, к доктрине, охватывающей все, что только может регулировать жизнь и развитие человечества. Она стремится к тому, чтобы не только пояснять, но и руководить жизнью; она ставит социальную систему конечной целью всей своей работы»[332] (курсив мой. – В.Б.).

В результате сложилось научное мировоззрение, или научная философия, положения которой разделяли очень многие современники Герцена. Среди них – О. Конт, Г. Бокль, Э. Литтре, С. Милль, Г. Спенсер, П. Прудон. Причем с последними двумя у Герцена были весьма устойчивые контакты, особенно с Прудоном.

Одной из ключевых идей позитивистской философии истории являлась идея прогресса. П. Прудон под прогрессом понимал прежде всего совершенствование человечества, в основе которого лежал интеллектуальный прогресс человека. По мнению Прудона, следствием прогрессивного развития становилось «непреодолимое распространение свободы и справедливости»[333].

Сходным образом мыслил и Герцен. «Прогресс – неотъемлемое свойство сознательного развития, которое не прерывалось; это деятельная память и физиологическое усовершение людей общественной жизнью»[334]. Причем ценность имеют ближайшие последствия прогресса, его реальные результаты, поскольку каждый этап развития общества имеет свою относительную полноту и завершенность. «…Цель, бесконечно далекая, – не цель, а, если хотите, уловка; цель должна быть ближе, по крайней мере – заработная плата или наслаждение в труде. Каждая эпоха, каждое поколение, каждая жизнь имели, имеют свою полноту, по дороге развиваются новые требования, испытания, новые средства, одни способности усовершаются на счет других, наконец самое вещество мозга улучшается… Цель для каждого поколения – оно само. Природа не только никогда не делает поколений средствами для достижения будущего, но она вовсе об будущем не заботится; она готова, как Клеопатра, распустить в вине жемчужину, лишь бы потешиться в настоящем, у нее сердце баядеры и вакханки»[335].

Если природа не заботится о будущем, то заботится ее «венец», ее высшее творение – разум человека, выступающий одной из сил прогресса. Как позитивист Герцен не видел единой абсолютной сущности истории, она для него была движима воздействием самых различных факторов. История как процесс одновременно выступает как набор возможностей, для нее характерна непредрешенность. «Будущего нет, его образует совокупность тысячи условий, необходимых и случайных, да воля человеческая, придающая нежданные драматические развязки и coups de théâtre. История импровизируется, редко повторяется, она пользуется всякой нечаянностью, стучится разом в тысячу ворот… которые отопрутся… кто знает?» – пишет Герцен[336].

Указание Герцена на случай как форму исторической реальности и как проявление свободы, незамеченное советской историографией, сегодня привлекает очень многих западных герценоведов. Признание значимости случая позволяет отрешиться от доктринального схемотворчества в истории. На это обратили внимание как на одну из важнейших категорий взглядов Герцена Айрин Келли и ее последователи[337].

Я. Углик, размышляя о философии свободы Герцена, констатирует: «…Герцен сказал бы, что “вся индивидуальная сторона человека запуталась в темном лабиринте случайных событий, которые пересекаются и переплетаются… образуя созвучное целое или диссонирующий ансамбль”. Несмотря на тот факт, что все случайные события имеют свои причины, невозможно проанализировать заранее и, следовательно, предсказать события, которые должны произойти. Мы принимаем во внимание, что случайные события действительно случаются, что это действительно часть нашего существования и что это тесно связано с понятием свободы, которая, с точки зрения Герцена, является самым важным фактором»[338].

По мнению Углика, «индивидуальная свобода в герценовском понимании состоит, по меньшей мере, из нескольких элементов, включающих решение, которое сопровождается сопутствующим фактором, подчеркивающим его важность; ответственности и, наконец, фактора, который никогда не может полностью контролироваться агентом, принимающим решения, т. е. шанса. Последний компонент, шанс, также присутствует в мире за пределами человеческих возможностей»[339].

Важнейшим фактором, влияющим на исторический процесс в концепции позитивизма, является сознание личности. Будет вернее сказать – не просто сознание, а автономное сознание человека, основанное на его разумной силе. Лесевич замечает: «…Если всеми благами, которыми мы пользуемся, мы обязаны успехам разума, то возникает вопрос, важный для настоящего и будущего: какие условия необходимы для воплощения в жизнь всех результатов, к каким может привести развитие разума, для достижения возможности не потерять ни одного для роста