Я его не видел более недели. При встрече мы с ним оживлённо беседовали, расспрашивали друг друга о военной жизни, о наших успехах при наступлении и т. д. Лёва был в отличном настроении и под конец нашей беседы сказал: «Ну, ничего, Сашка, вот кончим войну, тогда заживём по-другому, а ведь войне-то уже скоро будет конец!»

Я спросил ещё: «Получаешь ли письма, Лёва?»

Он ответил: «На днях получил письмо от родных. Пишут, что живут ничего!»

После этого мы попрощались, и я поехал к себе.

В эту ночь Лёва переночевал в  Карвиновке, а к утру 4 января он вместе с пехотой стал продвигаться к следующему селу на нашем пути – Дрыглову, что в шести-семи километрах от города Чуднова. Пехота продвигалась, не встречая сопротивления, и только на окраине села Дрыглова завязался тяжёлый бой. Лёва был вместе с пехотой. С ним было пять артиллеристов: командир батареи старший лейтенант Пчельников, Лёва – командир взвода управления, два связиста и один разведчик. Через полтора часа боя немец перешёл в контратаку при поддержке танков. Пехота дрогнула. Лёва с товарищами стал отходить. Лёва с двумя связистами отбился от старшего лейтенанта Мельникова в районе сгоревшего стога сена. Больше их никто не видел. Ночью противник был отброшен. 5 января товарищи Лёвы облазили место боя, но никаких следов гибели Лёвы и двух связистов не нашли. Все решили, что они пропали без вести.

Дорогой Яков Акимович, не теряйте надежды! Я же верю, что Лева жив! Конечно, всякое бывает на войне, но мне как будто вдолбили в голову мысль, что Лёва жив. Жив и все! И я верю, что встречу друга, с которым мы делили горе, радость, трудности и лишения с августа 1942 года!

У меня есть только одна фотокарточка Левы, где он сфотографирован в походном виде, с автоматом, это ещё под городом Ейском в феврале 1943 года. Пытался на батарее, где служил Лёва, собрать всё, что осталось из Лёвиного имущества и документов, но ничего собрать не удалось. В процессе наступления затеряли их или кто-то присвоил… Мне не удалось найти что-либо. Выяснил, что документы и фотографии были при Лёве. Ну, черт с ними, вещами, лишь бы только Лёва вернулся! Не так ли, дорогой мой Яков Акимович?! Мы, друзья Лёвы, крепко мстим и будем мстить гитлеровским захватчикам! Они получат за всё сполна! За кровь и муки наших братьев сестёр, матерей и отцов гитлеровцы ответят сторицей! Передайте маме Лёвы, пусть не теряет надежду на возвращение сына и крепко поцелуйте её за меня!

Целую крепко вас и желаю всего наилучшего в жизни! С большим приветом! Саша. 1 июля 1944 г. Действующая армия I УКФ».

На мои запросы в технические вузы Москвы, Краснодара пришли ответы, что приём студентов на 1945/1946 учебный год закончился. В Грозненском нефтяном институте начался приём на подготовительные курсы, куда я поступил. Учёба на курсах помогла мне восстановить знания, забытые за годы войны.

Разыскал через Сашиных родных в Вологде адрес боевого друга Кокишева. Он после войны служил в Ужгороде. Написал ему большое письмо с благодарностью о теплом участии в переписке с родными, после моего пленения. Вскоре получил от него ответ.

«Здравствуй, дорогой мой Лавочка! Родной мой, получил только что твоё письмо. Не могу читать его без волнения. Лёвочка, сколько пришлось тебе пережить за эти прожитые почти полтора года, сколько было, горя твоим родным, сколько мне пришлось пережить за тебя! Этого в письме не опишешь! И вот ты снова в своей семье, у своих родителей, под родной крышей!

Лёвочка, как я рад за тебя, что всё обошлось благополучно! Я никогда не верил, что ты погиб. У меня не было абсолютно никаких доказательств, что ты в плену, что ты жив, но сердце моё подсказывало: «Лёва жив, он не может погибнуть». Из этих соображений я и писал твоим родным, успокаивал их.

На второй день после того, как ты пропал, я облазил место боя, но поиски были безуспешны. Одни говорили, что тебя немцы заживо сожгли в стоге сена, другие предполагали, что попал в плен, но никто ничего не видел и не знал точно.

По дорогам наступления я всё время на Украине искал твои следы, но безрезультатно. Я был почему-то бесповоротно уверен, что ты не погиб и молил Бога только об одном – чтобы ты остался жив! И вот я теперь с радостью узнал, что всё кончилось хорошо.

Эх, дорогой мой Лёвочка, как хочется увидеть тебя сейчас, крепко обнять и расцеловать, как любимого брата! Если представится возможность, заеду к вам на несколько дней.

Отвечаю на твои вопросы.

С нашей дивизией я продолжал путь Чуднов – Киреевка – Хмель – Чертков – Монастыринка – Дрогобыч – Самбор – Карпаты. В сентябре 1944 года я из дивизии выбыл и попал в другую часть. Джига – в Киевском военном округе – зам. артиллерии, Сорокин – в Шепетовке, начальник штаба бригады. Богдан – в Киеве с Джигой, Митченков – в Чертково. Богдан и Митченков уже майоры. Я не знаю их адресов. Во Львове – врач Масолов, начальник санбригады. Больше не знаю, кто где из нашего полка.

После твоего пленения меня два раза легко ранило и один раз контузило. Наград мало, больше пропало. Пока все ещё лейтенант.

Но это все ерунда, самое главное – голова цела, а больше я и не желал ничего!

Последний раз был ранен 15 апреля 1945 года под Моравской Остравой и провалялся по госпиталям около пяти месяцев. Здоровье сейчас среднее. Думаю заехать к Джиге и перебраться к нему в Киев. Там будет лучше. Здесь население не наше, не русское. Городок маленький, неважный. Скука невыносимая. На женском фронте пока определённого ничего нет, но, кажется, тоже не поймаю ни одного зайца, т. к. пишу Лене в Ленинград и ещё пишу сестричке в госпиталь, где лежал.

Поздравляю тебя и твоих родных с наступающим Новым 1946 годом и желаю вам счастья, успехов и всех благ в Новом году! Целую всех крепко, крепко. Твой Сашка, 7/XII-45 г.»

Недоверие

О дискриминации пленных в годы культа личности могу привести два примера.

На моем технологическом факультете учился Слава Шпичко. Когда пришла пора проходить производственную практику на Грозненском нефтеперерабатывающем заводе, его не допустили к ней из-за того, что из концлагеря Маутхаузен его освобождала американская армия. Лишь вмешательство его