говорилось, пришло к режиссерам внезапно – и им было не до психологического состояния артиста, который, приехав и до сих пор не веря, что утвержден на главную роль, несколько часов прохаживался, будто гуляя, по коридорам «Мосфильма». Вокруг кипела работа, мимо то и дело проходили знаменитые артисты, ощущение чуждости, инородности этому миру не давало вздохнуть. На Дворжецкого оглядывались, но, видимо, не заговаривали: «От него шла такая робость и одновременно такая загадочность, что к этому человеку, казалось, невозможно подступиться. Потом выяснилось, что такой ореол вокруг себя Дворжецкий создавал от волнения»[74], – вспоминала коллега и подруга Дворжецкого Т. Ткач. Режиссеры, наконец-то увидев артиста на студии, тут же, разумеется, начали с ним работать, но им в тот момент тоже приходилось несладко. Предстояло по-новому компоновать сцены, отказываться от уже снятого (с Глебом Стриженовым) материала, объясняться с самим Стриженовым, которого неожиданное отстранение от роли потрясло и обидело глубоко… Одним словом, съемки для Дворжецкого, три месяца подряд в Омске «маявшегося ожиданием и все на что-то надеявшегося», начались в атмосфере напряженной, и дальше легче не становилось.
В одном из самых подробных и откровенных (может быть, потому что – из числа первых?) своих интервью – журналу «Аврора» в 1972 году – Дворжецкий рассказывал о первом мосфильмовском дне, на котором ему предстояло всецело погрузиться в процесс съемок:
Когда началась работа на съемочной площадке, все время чувствую, что за мной наблюдает какой-то ужасно знакомый человек. Пронзительный человек. Чувствую, что знаю его очень хорошо, а откуда – убейте, вспомнить не могу. Он сидит молча и смотрит, что я делаю. А режиссеры, как назло, то и дело говорят – сделай так, попробуй этак… Пробую, делаю. А он молчит и смотрит. Не выдержал я, спрашиваю: кто это?.. Да Баталов Леша, говорят, давай дальше…[75]
В этой обстановке неопытному актеру трудно было работать, не то чтобы даже примеряя к себе, а скорее – влезая в шкуру безумного белого генерала. Трудно – соответствовать партнерам по картине: блистательному Михаилу Ульянову, безупречному Алексею Баталову, красавице Людмиле Савельевой, «проснувшейся знаменитой» после роли Наташи Ростовой в «Войне и мире» 1965 года… Все они, как позже вспомнит Дворжецкий, были, впрочем, внимательны и доброжелательны к нему, дебютанту, и позволили многому у них научиться, но близкой дружбы ни с Ульяновым (знакомым Дворжецкому еще со времен Омска: тогда Михаилу Ульянову, ученику актерской студии под руководством Лины Самборской, посчастливилось выйти на сцену в одном спектакле с Вацлавом Яновичем), ни с Баталовым у Владислава не вышло. Вышло – с другим человеком: молодая актриса, до «Бега» успевшая сняться в культовом фильме «Белое солнце пустыни» с подачи самого П. Луспекаева, исполнительница роли Люськи Татьяна Ткач надолго станет одним из самых близких и верных друзей Владислава Дворжецкого.
На съемках «Влад долго смотрел на меня, а потом неожиданно сказал: „Я тебя выбрал в подруги. Ты не возражаешь?“ – рассказывала Т. Ткач. – Поначалу я опешила, но потом ответила: „Что ты, буду польщена“». Они дружили восемь лет, до самой смерти Дворжецкого; могли говорить обо всем – включая то, что Дворжецкий ни с кем даже из самых близких, хороших знакомых не обсуждал. Так, скажем, его однокашница по Омской театральной студии Л. Шевченко была совершенно уверена, что Владислав не вел и не поддерживал «вольных» политических разговоров, что он был человеком, далеким от современной политики:
Меня однокурсница много позже, когда мы с ней случайно встретились в Москве, привела в гости к интересному человеку. Это оказался писатель Владимир Максимов, который впоследствии покинул страну. Он рассказывал анекдоты про Сталина. Я удивилась – и я, и Владик родились в Сибири, но таких разговоров мы ни разу не слышали!.. Мы жили как будто в другой стране! Сейчас Сибирь считается синонимом слов «лагерь», «ссылка». А для нас Сибирь – родина, прекрасная земля, мы даже о репрессиях ничего не знали…[76]
Если не скрытный, то сдержанный по натуре, Дворжецкий и вправду, должно быть, не разговаривал о политике с романтически настроенными сокурсницами, но Татьяна Ткач, прямая, отважная, открыто вспоминавшая, как в день смерти Сталина у них дома был накрыт праздничный стол и они «с радостью отмечали смерть тирана», Татьяна Ткач, с упоением игравшая походную красавицу-жену белого генерала… Татьяна Ткач – это дело другое. С ней, родившейся у ссыльнопоселенцев в якутском поселке Зырянка, с детства слушавшей рассказы отца (как и Вацлав Дворжецкий, «крепостного» артиста магаданского драматического театра), на последние деньги скупавшей самиздат Солженицына, можно было говорить обо всем:
Он тоже не был в восторге от власти. Вообще с ним дружили очень хорошие люди, он умел их выбирать, у него было какое-то чутье, позволяющее понимать, с кем стоит общаться, а с кем – нет[77].
Возможно, не в последнюю очередь ввиду этого биографического и внутреннего совпадения Дворжецкий, после триумфального «Бега» получая предложения сниматься в откровенно идеологических фильмах: «Зарубки на память» (1973; о борьбе молдавских революционеров против королевской власти Румынии), «До последней минуты» (1974; о преступлениях украинских националистов…), – буквально настаивал на том, чтобы его партнершей была именно Ткач. Может быть, благодаря ее поддержке легче было справиться с идеологическим прессингом, как ни крути, сопутствующим подобным кинокартинам, может быть, их общая дружеская солидарность (и по умолчанию скрытая фига в кармане) помогала с большей иронией относиться к происходящему? Как бы то ни было, именно ей, Татьяне Ткач, он однажды признался, как тяжело переживал уход отца, как дразнили его во дворе сыном врага народа…
Впрочем, атмосфера «Бега» располагала и к откровенности, и к доверительному общению. Артисты и режиссеры, чувствуя небывалый прежде масштаб замысла и воплощения, работали на износ. Дворжецкому, с его неопытностью, с одной стороны, и чрезвычайно развитым чувством ответственности – с другой, приходилось едва ли не тяжелее всех остальных. «Он сильно расходовался, необыкновенно, – отмечал В. Наумов. – Даже на репетициях расход вот этой душевной энергии был колоссальным у него, даже страшно было иногда…»
Еще бы – не мог же Дворжецкий, вчерашний выпускник театральной студии, артист второй категории, не сознавать всей меры ответственности, которая на нем лежала! По замыслу самого Булгакова, Хлудов должен был стать центральной фигурой картины, но как этого добиться, когда вокруг такие звезды, как Ульянов, Евстигнеев, Баталов? Как не допустить, чтобы внимание зрителя переключилось на более опытных, ярких, да что там – абсолютно блестящих партнеров по фильму? Пробовали досконально соблюдать булгаковские указания – не выходило:
В пьесе
