– сентябрь 1969 года.) Сразу после Нового, 1970 года новым приказом от 13 января творческий отпуск был продлен – до 1 мая. Разумеется, в период съемок на сцене родного театра Дворжецкий не появлялся, да и вообще бывал в Омске наездами. В Москве на это время ему предоставляли гостиницу от Совета экономической взаимопомощи, но, как и некогда в родном городе, Дворжецкий искал общения – не столько компании, сколько человека, с кем можно было бы поделиться переполняющими его впечатлениями. Таким человеком стал омский же уроженец, сын подруги Вацлава Дворжецкого Софьи Тарсис, познакомившейся с артистом в Омском ИТЛ: он загибался на общих работах, а она служила инспектором лагерной КВЧ. Сын подруги отца, бывший преподаватель истории русского и зарубежного театра в студии, где Владислав Дворжецкий некогда учился, – тридцатилетний Виктор Калиш.
Калиш, после отъезда из Омска обосновавшийся в Москве и сотрудничавший едва ли не со всеми театральными изданиями столицы, жил тогда в коммуналке на Спиридоновке. Туда Дворжецкий приходил («прибегал», по словам самого Калиша) в перерывах между съемками, там, «хлебнув водки, наскоро закусив и оттаяв, он короткими фразами набрасывал картину дневных приключений, когда засматривался на репетиционные шедевры Ульянова, Евстигнеева или Баталова, терял нить эпизода, рвал действие, захлебывался текстом»[85]. Видимо, у Калиша – одногодка, но по жизненному и театральному опыту старшего друга – Дворжецкий искал понимания тому, что он делает, спрашивал профессионального и дружеского совета. Калиш, от всей души радовавшийся успеху в кино своего бывшего студийца, советы давал. Эта московская дружба, затянувшаяся на годы, была для Дворжецкого особенно ценной – не в последнюю очередь потому, что с Калишем, помнившим пытливость и «непредсказуемость» Владислава-студийца, наблюдавшим его первые шаги на омской сцене, способным оценить его актерские поиски и стремления, он мог обсуждать собственное профессиональное настоящее, делиться открытиями и сомнениями начистоту.
В конце 1960-х – начале 1970-х таких людей в жизни Дворжецкого было немного. С Аловым и Наумовым и другими партнерами по «Бегу», как ни крути, нужно было держать лицо, не позволяя им увидеть всей глубины своей растерянности и ошеломления происходящим. Коллеги по омскому ТЮЗу, в шутку окликавшие актера из массовки «наш кинозвезд», тем более не должны были ничего узнать о сомнениях и неудачах, неизбежных во время первых съемок… Думается, что наиболее ценным в этот момент было бы для Владислава участие Вацлава Яновича – уж в его-то высокой актерской точности и беспристрастности не могло быть сомнений, но обратиться к отцу с подобным разговором Дворжецкий не мог, а Вацлав Янович шага навстречу не делал.
Оставался Виктор Калиш.
Виктор Калиш – и, конечно, Светлана Пиляева.
За ее поддержку и уверенность в его силах в те годы Дворжецкий до конца жизни был ей благодарен. Сохранилось воспоминание Пиляевой о том, как уже несколько лет спустя, навещая бывшего мужа на переделкинской – не его, разумеется – даче, она нашла на подоконнике папки с различными фотографиями; лишенный привычного бытового уклада, Дворжецкий стремился максимально упорядочить хотя бы то, что у него было, и методично подписывал папки: «Знакомые», «Близкие», «Родные». Пиляева, полюбопытствовав, поискала себя среди фотографий: «…в „Знакомых“ – нет, в „Близких“ – тоже. Решила, что я вообще вынесена за скобки. Открываю папку с надписью „Родные“ и вижу фотографию Лиды и рядом – свою»[86]. Несмотря на непрекращающееся упоение съемками и обживанием новой для него вселенной кино, с нетерпением ждал возможности приехать в Омск к жене и дочери – увидеться, поговорить, поделиться хотя бы толикой одолевающих впечатлений. Привозил подарки: то связанную на съемках кофточку, то огромную плюшевую обезьяну… Светлана, в отличие от прочих омских коллег по актерскому цеху, радовалась, видя, как счастлив Дворжецкий, и пыталась по мере сил это нелегкое – и так трудно доставшееся – актерское счастье хранить.
Трудности подстерегали там, где предупреждал о них, по характерному совпадению, провидец Булгаков: «Квартирный вопрос только испортил их…»
Впрочем, возможно, дело не только и не столько в квартирном вопросе. И Пиляева, и Дворжецкий привыкли довольствоваться малым и не то чтобы не стремились его, этот проклятый вопрос, разрешить, но согласны были поступиться им в пользу других, более важных для обоих, моментов. А вот с этими важными моментами как раз таки было сложнее.
В то время как Дворжецкий снимался в Москве и был полон надежд на то, что «Путь в бездну» изменит его судьбу (как в итоге и произошло), двадцатидвухлетняя Пиляева в Омске также пыталась по мере сил строить свою артистическую карьеру. Было трудно: на ее руках была годовалая Лида; Пиляева вспоминала, что долго не могла привыкнуть к своему раннему материнству и названную в честь обеих бабушек дочку звала просто «девочкой» («девочка чувствует себя хорошо», «девочка морщит носик»), а Дворжецкий смеялся: «Пиляева, это твоя дочка! Дочка! А ты – мама!»
Юная мама играла в Омском театре драмы. По-видимому, на главные роли надеяться не приходилось: молодые артисты в Омске пробивались с трудом, слишком высокой была конкуренция, слишком много актеров, еще прошедших вахтанговскую школу, стремились на сцену. В Москве Пиляевой тем более не было места – это она понимала, как понимала и то, что Дворжецкий в Омск не вернется: еще во время съемок у Алова и Наумова он получил приглашение на главную роль в фильме А. Бобровского «Возвращение „Святого Луки“». Дворжецкий собирался обосноваться в Москве и забрать семью – но куда? Жил он в гостиницах, у друзей, переезжая из коммуналки в коммуналку, чтобы не злоупотреблять их – привычным, впрочем, в то время – гостеприимством; работа над съемками в новых фильмах отнимала все силы – слишком многое ему, бывшему провинциальному артисту, предстояло в ускоренном, экстремальном режиме понять, слишком многому научиться…
Светлана была горда и ни обременять мужа, ни поступаться собой не хотела.
Отношения постепенно сходили на нет.
Когда Пиляева в 1972 году получила приглашение в Камчатский театр драмы и комедии, Дворжецкий уже снимался в «Земле Санникова» А. Мкртчяна и Л. Попова. Решилась ехать. Дворжецкий обрадовался: съемки приключенческого травелога и неожиданного освоения земли онкилонов велись в долине гейзеров на Камчатке, до жены и любимой дочери – рукой подать. «Еду забирать вас с Лидкой», – телеграфирует он Пиляевой. А та, внутри уже пережившая расставание со «звездным» мужем, уже отделившая свою судьбу от его, отвечает решительно: «Нет, не надо нас забирать»…
Кто знает: возможно, будь Дворжецкому отпущено больше времени, они бы смогли вновь сойтись. Их многое крепко связывало: дочь, которую оба самозабвенно любили, общее отношение к
