Так было и, к сожалению, ушло от нас навсегда. Люди только сейчас начали понимать, что они потеряли. И вот уже нечем кормить домашний скот. Животноводство, которое всегда было здесь первостепенной отраслью хозяйства, пошло под нож. А ведь только в Юрине было когда-то пять табунов, насчитывающих тысячи голов крупного рогатого скота, принадлежавшего рабочим ремесленного поселка. Большая часть пойменных лугов принадлежала крестьянам соседних деревень — значит, они потеряли во много раз больше, чем юринцы. Но было бы ошибкой думать, что жители этих мест потеряли только сенокосные угодья. Это не так.

Пойменные заросли кустарников многие десятилетия давали кожевенному промыслу села Юрина высококачественный дубильный материал — кору тальника и дуба. Люди, а особенно дети, лишились изобилия: ягод черной смородины, ежевики, черемухи, плодов шиповника, цветов...

И это не все. В пойменных лугах насчитывалось не один десяток больших и малых озер, в некоторых из них мощно били донные родники, поэтому вода была хрустально чистой, люди пили ее не кипяченой. Не все озера отличались большими глубинами — это старицы, оставшиеся от основных речных русел, но во всех, или почти во всех водилось великое множество, так называемой, «жилой» рыбы: щуки, окуня, сороги, карася и др. И только в двух-трех не слишком глубоких озерах в многоснежные холодные зимы наблюдались заморы. Местные рыбаки уже заранее знали, какие озера поджидает эта беда. И не упускали случая.

В начале 20-х годов — в стране все еще свирепствовал голод — в феврале начался замор в Юринском озере. Широкой, но вытянутой протокой подходило оно к самой Волге, но ручей, соединяющий его с рекой, был слабым и маловодно тихим. С западной стороны в озеро вливались — и тоже по ручьям — воды двух озер: Черного и Кабацкого, загрязненных кожевенно-заводскими сливами. Сюда же втекала по ручью вода из сильно заиленной Старой Ямины, где круглый год женщины стирали и полоскали белье и рабочую одежду.

Когда рыба начала задыхаться, она большими косяками плыла к берегам, к промоинам у самой кромки льда, откуда все еще поступала в озеро ничтожная малость кислорода. Рыба заполняла проруби, где ее вычерпывали сачками и даже лопатами выкидывали на снег. Это был великий рыбий замор, страшная, почти непоправимая беда. И люди пользовались ею не ради спасения рыбных запасов — как можно больше пробить в ледяном панцире окон, чтобы озеро могло нормально дышать. Нет — многие, даже не рыбаки, простые обыватели поселка целый день возили метровых, еще живых, не успевших уснуть щук, уложенных на салазки и увязанных веревками, как поленья дров.

Нельзя сказать, чтобы этот случай кого-то напугал, кого-то заставил задуматься — люди давно привыкли брать у природы все, что можно, не задумываясь. Но как знать...

Начиная с 30-х годов Юринское и Бардинское озера поздней осенью перед ледоставом облавливались неводами и ставными сетями, чтобы не повторилось той великой беды. Уловы были богатыми. Тут же на берегу рыбу разделывали, солили, укладывали в бочки и в ящики.

Рыбы было так много, что любители посидеть на берегу с удочкой, предпочитали удить в озерах. На Волгу, а тем паче на Ветлугу (шесть верст от Юрина!) ходили наиболее избалованные престижными уловами таких рыб, как достаточно крупный лещ, судак, жерех, а иной раз — сом!

Пойма была и прекрасным местом ружейной охоты. С богатыми трофеями водоплавающих охотники возвращались с Липовой гривы, где в малых, заросших тростником и тягучими водорослями гнездилась масса различных уток, на мочажинах — бекасы, дупели, кулики и другая птица.

Юринские охотники (их в те, теперь уже далекие годы, было чуть более 30-ти человек) преимущество все же отдавали Бардинскому озеру, оно представляло собою форму огромной подковы с небольшим полуостровом посередине. Больших глубин в озере не было, а в густых зарослях осоки, череды и мелкого тальника, росшего на плавучих кочках — это было настоящее царство пернатых. Охотники обычно выбирали удобное укрытие на полуострове и стреляли только в летящую птицу. Стрелять по плавающим или сидящим на кочках, а тем более — по «хлопунам», считалось позором.

Впрочем, юринские охотники далеко от поселка не уходили, дичи всюду было достаточно. А пойма и Бардинский бор — это как заповедные угодья, здесь и без ружья при желании, можно было что-то добыть.

Некоторые пойменные озера, кроме водоплавающей дичи и рыбных запасов хранили и другие богатства. Так в Старой Ямине, почти сплошь поросшей кувшинками и таловым коряжником. В той самой Ямине, где круглый год — она никогда не промерзала до дна — бабы полоскали белье и прочую обиходную лопоть, пожалуй, мало кто догадывался, что илистое дно ее являло собою кладбище некогда могучих дубов. Сейчас уже никто не ответит, что и в какие исторические эпохи произошло здесь. Какая сила свалила целую дубраву в старину, позже названную Яминой. Но когда помещик Василий Шереметев купил юринские земли и приступил к строительству усадьбы — вот тогда кто-то и надоумил его о тайном кладбище черного дуба. На это трудное дело подняли мужиков, в первую голову бывалых рыбаков и даже мальчишек. Они-то — бесплатная команда, — и ныряли в мрачные пучины до помутнения в глазах. Как землеройки ощупывали руками вязкое дно, прошитое кореньями водорослей, подкапывались под обнаруженные стволы деревьев, зачекорнивали их цепями (да будет прощено мне это чисто лесохозяйственное словечко), и уже лебедками, установленными на гриве, выволакивали тяжеленные стволы мореного дуба на берег. После просушки и обработки благородная древесина шла на изготовление высокоценных поделок и украшений усадебных интерьеров.

* * *

На некоторых озерах время от времени возникали какие-то загадочные явления, вызывавшие страх среди суеверного населения. Таким «заколдованным» озером считали мелководное с чистыми песчаными приплесками Плоцкое. Когда-то в нем купались молодые женщины и девочки-подростки.

Мужики и мальчишки купались в Новой Ямине, иногда — на Юринском озере. В Новой Ямине вода всегда была студеной и отменно чистой. В «Крещение» здесь вырубали обширную прорубь (Иордань), из ледяных блоков ставили большой крест, святили воду. Здесь же, после крещенской службы, купали в прорубь при всеобщей и громкой радости тех,