и радовало его душу. Невозможно подсчитать те невосполнимые утраты, какими наказал он себя, своих детей и грядущие поколения. Ведь даже в глубокую старину не умудренный печатной грамотой русский мужик хорошо знал, что малый ручей, какой лениво струится по равнине, и тот невозможно надежно и надолго укротить, чтобы не потерять всю равнину.
Так кому же стукнула в шальную голову нелепая мысль утопить в грязной воде эту золотую долину — пойму, ежели она так по-доброму, без корысти и жадности обихаживала человека?..
«Рукотворные моря», плотины всякие строить в горах, на больших перепадах, в глубоких каньонах, где не живет человек — там и Бог повелел. А здесь другое дело, давно настала пора пожалеть землю, не уродовать ее, а украсить ее, матушку, защищать лесными полосами. Вот это то, что нужно, только не Чебоксарское большое болото...
Воды, пораженные зеленой, а местами красновато-бурой гнилью — такая вода не пригодна ни скотам, ни диким зверям, ни птицам — никому! Человек от такой воды безнадежно хиреет и умирает, едва достигнув зрелого возраста.
* * *
Монополисты, а Чебоксарский гидроузел — типичный монополист со всеми присущими ему атрибутами — откуда бы они не происходили, каким бы не молились богам — им нет дела до забот и страданий простых людей. У них свои интересы. И какое им дело до того, что водохранилище поглотило только в Юринском районе 15 населенных пунктов, среди которых такие деревни, как Бардицы, Липовка, Мелковка, Анчутино, добротно простоявшие не одну сотню лет. Здесь рождались, жили, трудились и умирали деды и пращуры многих поколений — это же обетованная земля человечества, здесь формировались традиции, неповторимо первородный язык и культура народа. Все это хранит теперь только земля, о которой, к стыду нашему, перестали заботиться, отдав ее на поруганье бесам нового времени.
Ведомо ли молодым людям района, управителям и чиновникам, что такие деревни, как Бардицы, Липовка и Мелковка много старше самого Юрина. Это были изначальные поселения русских людей, не отмеченные в летописях монастырских старцев. Избы вековухи, срубленные из кондовых бревен, обустроенные, крытые дранкой подворья, расчищенные огнем и мужицкой силой пашни и огороды — такими были эти деревни.
Во многих утопленных деревнях благотворно существовали, открытые еще до войны 1914—1918 годов земские трехклассные училища. А в Липовке, кроме училища — своя старообрядческая церковь.
В сельских школах учили не хуже, чем в городе, спрашивали строго. Ивашки и Маряшки прилежно осваивали премудрости арифметики, познавали волшебные таинства русского языка, славянской письменности и чтения «Закона Божия», учились красиво писать. Школа в деревне — это и свой театр, зала для лицедейства, куда по праздникам шли кто с гуслями, кто с «тальянкой», кто с трехструнной балалайкой или тростниковой дудочкой. Народ умел жить, справлять праздники и веселиться. Но когда возникали опасности, достойно и всем миром мог постоять за себя, за свою честь и достояние свое.
Многие годы Бардинские и Липовские мужики вели земельную тяжбу с именитым, всесильным помещиком Шереметевым. И спор-то шел всего только о пастбищах и чащобных неудобицах. И ведь добились своего, не уступили даже перед законом, который был писан не для мужиков, а для господ.
И вот нет уже этих старых опорных деревень, а люди, жившие в них, разлетелись по свету вместе с пылью дальних дорог. Но не все так легко забывается — человек не только живет, но и многое помнит.
На место разрушенного нашим безумием старого села Сумки, что стояло на правом, гористом берегу Волги, каждый год приезжают ни весть из каких далей бывшие его жители с детьми, внуками и правнуками. Служат молебен у памятного камня, где стояло село. Вспоминают, спрашивают друг у друга, отыскивают могильные холмики, на склонах горной гряды, где еще на памяти стариков буйно цвели яблоневые сады. И плачут, плачут, поминая недобрым словом тех, кто придумал варварскую идею разорять под корень старые деревни и села. Удивительно — село сравняли с землей, а церковь осталась стоять у берега. Кому-то, видимо, очень хотелось, чтобы она ушла на дно водохранилища, сотворив еще одну легенду о чудном граде Китеже. Но церковь и по сей день стоит одиноко у самого приплеска грозного «Окиян-Моря», бездумно созданного человеком. И службу, как ей положено, отправляет в ней старенький протоиерей — в прихожанах недостатка не бывает: кто прибывает издалека, кто из близлежащих марийских деревень. По большим и престольным праздникам возле церкви шаркаются автомобили с номерными знаками, чуть не всего бывшего Союза Советов.
Помолившись, подышав горным воздухом, паломники покидают родное место до следующего года памяти — так уж с далекой старины заведено у православных людей.
* * *
Невосполнимый урон нанесен пахотным землям: многие тысячи гектаров окультуренных, ухоженных полей превратились в неудобья и болота. Более того, пострадало прекрасное, высокопробное золото этих краев — леса. По первоначальному плану к затоплению приговорили 46 тысяч гектаров из 83 тысяч, числящихся за Юринским лесхозом. По всякого рода инструкциям полагалось хотя бы элементарно очистить площади, приговоренные к затоплению. Вот тут творилось нечто невообразимое, подобное нашествию диких пришельцев. Во весь мах руки, они самочинно врубались в сказочное Берендеево царство. Но выбирали только спелую корабельную сосну и пригодную для строений ель. Все остальное, попутное (береза, осина, сосна и ель, не достигшие зрелости) тут же, с необъяснимой поспешностью, по-воровски от народного глаза, сжигали в гигантских кострищах, бульдозерами зарывали в землю — ни государству, ни людям — пусть гниет и превращается в прах!
В этой, так называемой зоне затопления, и до сей поры можно увидеть уныло скорбные плешины, на которых еще недавно шумели леса, сейчас ничего не растет — это очаги страшной эрозии и питомники всевозможных вредителей.
А там, куда вползла непрошенная вода, затопив равнину местами не выше, чем по колено десятилетнему подростку, превратила всю огромную акваторию в несудоходное болото, непригодное даже для обычных в этих местах осиновых долбленок — ботников.
Догнивающие стволы берез и осин стоят, как страшные распятые с обломанными вершинами, покосившиеся, готовые вот-вот рухнуть в зловонную жижу разложившихся таких же деревьев, упавших ранее и давно отравляющих воду. И это там, где еще не так давно вольно расстилались прекрасные заливные луга...
К осени вся Волжско-Ветлужская пойма напоминала собою живописное полотно, сотворенное волшебной кистью художника Васнецова. На лугах аккуратными рядами стояли стога сена, каждый стожок был заботливо огорожен плетнем из молодого, гибкого тальника и дуба вместе с густотой листвы на ветках. Эти стога, устремив в пространство стожары, стояли
