У сына моего глаза голубые, волосы – не знаю, какие будут, теперь русые. Он бегает сам и ломает всё, что в руки попадется. Большой разбойник. Полон рот зубов.

У меня нет связи с иностранными издателями и писателями. Я не могу посылать туда свою работу. Кроме того, не намерен я более писать по-немецки; неловко как-то, и труды не вознаграждаются. Если бы словарь наш издавался толковее, то было бы довольно работы; но опять беда такая: у людей голова кругом ходит от миллиона, который выручили, и им некогда заниматься пустяками. Как-нибудь, авось и небось. Впрочем, первый том гораздо лучше, чем я надеялся. Я за него боялся. Рукопись для перевода на немецкий и для посылания куда угодно – пришлю тебе; дело будет не спешное и работа исподволь.

Прощай, время печатать письмо, а жене некогда: перебирается и хлопочет с банками, склянками, горшками и другим скарбом.

В. Даль».

Упомянутая в письме сказка «Илья Муромец» (вместе со сказками «Емеля дурачок», «Вор и бурая корова», «Иван Лапотник») вошла в третью книжку «Былей и небылиц Казака Владимира Луганского». Она будет напечатана в 1836 году, но не у Н. И. Греча, как первые две, а в типографии Х. Гинца. «Словарь наш», о котором говорит В. И. Даль, – это издаваемый А. А. Плюшаром «Энциклопедический лексикон» (редакторы Н. И. Греч и О. И. Сенковский). Его 1-й том увидел свет в 1834 году. Всего предполагалось выпустить 40 томов, но вышло, к 1841 году, всего лишь 17. В. И. Даль написал для этого лексикона значительное количество статей.

В. Г. Белинский

В 1835 году увидела свет вторая книжка «Былей и небылиц». В нее вошли три сказки: «Царевна Милонега», «Коровушка-буренушка» и «Жид и цыган». На выход книжки откликнулся В. Г. Белинский. В своей рецензии он написал:

«…Сколько шуму произвело появление Казака Луганского! Думали… что это необыкновенный художник, которому суждено создать народную литературу, между тем как это просто балагур, иногда довольно забавный, иногда слишком скучный, нередко уморительно веселый и часто приторно натянутый. Вся его гениальность состоит в том, что он умеет кстати употреблять выражения, взятые из русских сказок <…> Во второй части его “Былей и небылиц” содержатся три сказки, одна другой хуже. Первая всех сурьезнее: в ней между прочими вещами говорится о Сатурне, о боге любви, о счастливом острове, наполненном нимфами (что-то похоже на остров Калипсы); всё это пересыпано сказочными руссицизмами – не правда ли, что очень забавно? Вторая сказка – переделка, стало, о ней нечего и говорить. Третья “О жиде вороватом и цыгане бородатом” состоит из ходячих армейских анекдотов о жидах; грязно, сально, старо, пошло, но, несмотря на то, так забавно, что невозможно читать без смеха… Казак Луганский забавный балагур!..»

Через полтора десятилетия В. Г. Белинский несколько изменил свое мнение, как он сам выразился, «смягчил строгость» суждений о сказках В. И. Даля: «он так глубоко проник в склад ума русского человека, до того овладел его языком…» И всё же не смог не сказать:

«Мы, признаемся, не совсем понимаем этот род сочинений. Другое дело – верно записанные под диктовку народа сказки: их собирайте и печатайте и за это вам спасибо. Но сочинять русские народные сказки или переделывать их – зачем это, а главное – для кого?»

Мы здесь видим не оценку хоть сколько-нибудь объективного критика, а мнение убежденного западника. Даль же видел свою задачу в открытии для русских людей их русскости, а писателям русским он хотел дать в руки их оружие – настоящий русский язык. Всё это было чуждо западникам в широком смысле слова. К ним относился и В. А. Жуковский, с которым В. И. Даль был в хороших личных отношениях, но расходился во взгляде на то, какой должна быть русская литература.

Дела семейные

Следующее письмо к Паулине наш герой написал 7 октября 1835 года. Сначала он рассказал о сделанном другой сестре, Александре, предложении переехать из Астрахани в Оренбург. Для переезда необходимо было ее мужу, Петру Осиповичу Кистеру, добиться соответствующего перевода. Но начальство П. О. Кистера требовало человека взамен ему. В. И. Даль писал:

«Оказались затруднения со стороны начальства его: требовали, чтобы Перовский командировал на его место другого; а здесь некого, да и никому не будет охоты ехать туда. Здесь при нынешнем начальстве всякому лучше. Мы теперь на новой квартире: немного потеснее, но хорошо и уютно. Здесь так трудно найти жилье, особенно семейное, что такой дом, как у нас теперь, клад. Мы не должны с ним расстаться, покуда пробудем здесь, разве хозяин сам выгонит….

На весну мы уедем, думаю, опять в степь, месяца на два, а к этому времени жена будет нуждаться в помощи и присмотре. Я спокоен в надежде, что маменька будет к тому времени здесь. Если она пропустит зиму – то в распутицу уже не попадет к нам, и жена осиротеет. Зимняя дорога – если осенью не удастся ехать – стоит недорого. Нельзя ли маменьке ехать с каким-нибудь артельщиком или иным хорошим человеком? Издержки я принимаю на себя, а человек найдет здесь службу, если захочет, у Перовского, который людям своим дает хорошее жалованье и в порядочных людях нуждается.

Самому мне никак нельзя ехать теперь за маменькой, потому что приходит пора работы моей – зимою – которую здесь поручить некому… Да и дорого обойдется ехать нарочно. Скажи всё это, пожалуйста, маменьке и др. Сестре Александре пишу я также сегодня и посылаю 200 р. из Николаева. Недавно у нас была скачка, которой описание найдешь в “Пчеле”. На этой неделе поеду с Перовским на 5 дней в горы, на охоту, которая здесь так богата – расскажи это П. П. <Шлейдену> (муж Паулины. – Е. Н.) – знаю, не поверят люди, если об этом рассказывать: сотня зайцев на десять ружьев в одно поле, дело обыкновенное; привозили мы и по 150.

Ты упоминаешь о наградах моих, по службе – об этом я, кажется, не писал тебе ничего – скажу теперь вот что: два чина, которые здесь получил, следовали мне за выслужением срока. Это не награда; а получил я Станислава 3-й степени да теперь еще