другу равнодушны и уживались с ним очень хорошо. Он же иногда умел сдобрить лекции остротами и анекдотами; балагурство было, кажется, господствующею чертою его характера. Он и в обществе имел репутацию буффона и наживал себе одним этим, кроме разных других проделок, много врагов. Он исподтишка мастер был посмеяться над всяким, кто попадется под руку, – и, говорят, нередко “лил свои пули” перед митрополитом Филаретом, у которого (и вообще у высшего духовенства) он был принят на короткой ноге благодаря более всего своим познаниям в русских, особенно в церковных, древностях, которые дались ему больше, чем римские». Другой современник, историк литературы А. Д. Галахов, писал: «В самой природе Снегирёва лежала наклонность к глумлению и передразниванью».
Иван Михайлович, как и В. И. Даль, обладал способностью подражать чужим голосам. Всё сказанное выше не мешало И. М. Снегирёву быть серьезным исследователем, прежде всего, своего народа – не только его пословиц, но и его уходящих в далекое прошлое обрядов и обычаев. В 1837–1839 годах вышло 4-томное исследование ученого «Русские простонародные праздники и суеверные обряды».
Станет более понятной нам личность И. М. Снегирёва, когда мы посмотрим на его службу, с 1824 по 1855 год, в Московской цензуре. Он одобрил к печати отдельное издание поэмы А. С. Пушкина «Братья разбойники» (М., 1827) и его же «Сцены из “Фауста”» (напечатаны в № 8 «Московского вестника» за 1828 год), а также в 1832 году разрешил отдельное издание двух (шестого и седьмого) «Философических писем» своего университетского приятеля П. Я. Чаадаева (письма не пропустил духовный цензор Ф. А. Голубинский); в 1835 году цензор получил строгий выговор за то, что пропустил в печать книгу Н. Ф. Павлова «Три повести» (Николаю I не понравилась вошедшая в книгу повесть «Ятаган»); наконец, в 1855 году был уволен из Московской цензуры за разрешение печатать раздел о Н. И. Новикове в выпущенном к 100-летнему юбилею Московского университета очерка об университетской типографии.
Позднее, в «Напутном» к своему сборнику «Пословицы русского народа» (М., 1862), В. И. Даль выскажет благодарность И. М. Снегирёву, а сейчас он внимательно изучает труд профессора.
Во «Введении», открывающем его исследование, И. М. Снегирёв сказал:
«Когда народ, освобождаясь от оков грубого невежества, начинает наблюдать и размышлять: тогда у него появляются плоды его наблюдений и размышлений в кратких, резких и замысловатых изречениях, кои обращаются в пословицы. Сии изречения людей, среди народа превосходных умом и долговременною опытностью, утверждаясь общим согласием, составляют мирской приговор, общее мнение, одно из тайных, но сильных, изкони сродных человечеству средств к образованию и соединению умов и сердец. В таких пословицах древние времена мира предали потомству правила нравственности и благоразумия, или достопамятные события, необходимые наблюдения о природе, и по тому самому сделались сии изречения важными для Истории ума человеческого; ибо в них отсвечивается внутренняя жизнь народа, отличительные его свойства и господствующие в нем мнения, тесно соединяется настоящее с прошедшим и будущим, семейный его быт с народностью, а народность с человечеством».
Мысль, безусловно, интересная для В. И. Даля. Но еще более близко ему было высказывание И. М. Снегирёва из второй главы, названной автором «Об отношении Русских пословиц и поговорок к Словесности»: «Слово, созвучное со славою у Словяно-Руссов, искони по предпочтению имело столь важное и многообъемлющее значение, что служило у них законом, заветом, клятвою, условием и союзом мысли с словом и действием, как души с телом. От слова и пословица и присловие, как бы основание слова и дела, подтверждение, довершение, последствие и сообразность с предметом речи: что изображает сложенный с словом предлог по. Русская пословица сама определяет себя площадною, торговою речью, принимая торг и площадь в древнем значении народного сбора, сходки, мира, вечи, на коих родилась большая часть судебных и нравственных пословиц».
Служебные успехи и литературные хлопоты
Служба нашего героя шла исправно. В 1833 году получил чин коллежского асессора. Затем в его формулярном списке появились записи:
«Произведен в надворные советники со старшинством. 1834 г. 29 марта» и «При засвидетельствовании начальства об отличной усердной службе Всемилостивейше пожалован кавалером ордена Святого Станислава 3 степени… 1834 г. 3 июня».
За отличное составление отчета за 1834 год по управлению Оренбургским военным округом В. А. Перовский из сумм, находящихся в его распоряжении, наградил В. И. Даля премией в размере 2000 рублей.
Первоначально Дали поселились в доме, принадлежавшем откупщику В. Звенигородскому. В 1835 году они перебрались в новое жилище. 20–25 августа Владимир Иванович писал своей сестре Паулине в Москву:
«Лето провел в степи, сделал верхом я 1500 верст, а воротившись, захлопотался тем да этим, а больше ничем – а время прошло. Мы переходим на днях на новую избу. Дом, в котором мы жили, продают. Новое жилье наше нисколько не хуже старого: немного меньше, но чисто, опрятно, весело, со всеми угодьями и ухожами, и стоит только 400 руб. серебром в год. Здесь это большая редкость, и судьба нас балует наперекор другим.
Будучи удален от Питера, не могу сладить с печатью и изданием своих рукописей: время понемногу уходит, а Смирдин завален работою <…>, ему подавай: Жуковского, Пушкина…, да Крылова: их он издает ныне во всех видах и размерах. <…>
Не знаю, где теперь бедная наша маменька. Если у вас, то скажи ей, что я получил от Кнорре счет и 230 руб., из коего числа 200 следует Александре за откупленных на волю родителей Анны и Василия, а остальное маменьке, за проданные вещицы, оставшиеся после <брата> Карла. Деньги эти были увезены Кнорре в Москву, не застали там маменьку и воротились в Николаев. Поэтому он их послал мне. Я пошлю их или передам, как только узнаю, где маменька. Дай Бог ей добраться, куда собралась – кажется, по последним известиям, в Астрахань. Сделай одолжение, упроси ее, чтобы она взяла у вас взаймы, на дорогу, рублей триста; я бы послал их, да не знаю, будет ли она, наверное, у вас или нет… Хоть бы она доехала уж к нам, так бы успокоились. <…>
В. И. Даль. Гравюра А. Ф. Преснова. Оренбургский губернаторский историко-краеведческий музей
Шерсть я… получил… Чай и воротник прибыли в добром здравии; я думал, что писал и благодарил. Воротник очень хорош. Алёшка (двоюродный брат В. И. Даля. – Е. Н.), как видно, занят крепко своими делами и службою; “Илья Муромец” и всё прочее пропадают без вести. Беда, коли нельзя
