– Это ты виноват! Ты, ты, ты! – дразнил из чащи Сундукян-младший. – Пахан тебя убьет, а казачка никогда не расплатится! Ха-ха-ха!

Мишаня, как и мой брат Сашка, относится к распространенной разновидности детей-вредителей. Года два назад был тяжелый случай: нанырявшись вдосталь, мы загорали на берегу, а мое подводное снаряжение лежало рядом. Обиженный обжора, получив за что-то заслуженный подзатыльник, устроился поодаль и, хотя затрещину ему дала Карина, стал бросать камешки в бликующий овал моей маски, сначала мелкие, размером с гречневую крупу, потом покрупней – величиной с горох, наконец дошло до гальки с хорошую фасолину… Я прикрикнул на него, обещая добавить на орехи, но потом отвлекся, так как пересказывал афонским друзьям страшилку про Стеклянную куклу, пирожки с человечиной и бирюзовое колечко, историю, имевшую тем летом в лагере «Дружба» оглушительный успех, кочевавшую по спальным корпусам всех отрядов. Меня даже вызывала Анаконда, чтобы лично посмотреть на пионера, сочиняющего такие всенародно любимые ужасы.

– Ах, это ты, Полуяков! Ну просто Дюма-внук! – усмехнулась она. – Ври дальше! И то лучше, чем за клубникой к дачникам лазить.

Когда я рассказывал, как по радио голос Левитана призывал граждан запереть окна и двери, ведь по городу идет Стеклянная кукла, в маску ударил окатыш величиной с голубиное яйцо, и стекло покрылось лучами трещин. Так за неделю до окончания отдыха я остался без маски. Ларик, как леопард, бросился к негодяю, схватив за шею:

– Ты зачем это сделал, ослиное дерьмо?

– Я… я… хотел узнать, какой камешек она не выдержит…

– Ах ты, испытатель хренов!

От трепки Мишаню спасла тетя Валя, объяснив, что мальчик не виноват, он вошел в тот возраст, когда хочется во всем разобраться самому. Есть даже такой детский киножурнал «Хочу все знать!». Там всегда в самом начале веселый рисованный человечек разбивает молотком огромный орех, чтобы добраться до ядра знаний. Злодей радостно закивал, мол, это самое он и имел в виду, швыряя камни. Починить маску так и не удалось, в мастерской никто не смог вырезать стекло подходящей формы. Пришлось покупать новую в «Детском мире».

Мы миновали оживленный монастырь. Я подумал, что раньше здесь отдыхали только одни монахи, эксплуатировавшие окрестных крестьян, теперь же поправляют здоровье широкие народные массы, а крестьяне, ставшие колхозниками, имеют возможность продавать у стен в разлив домашнее красное вино по двадцать копеек за стакан, вареную кукурузу, вяленых бычков и малосольные огурчики, пересыпанные укропом. На дощатой танцплощадке, кроме детей, никого не было. Для «танцев-манцев-обжиманцев» еще рановато, они требуют темноты, в крайнем случае – полумрака и луны, запутавшейся в черных ветвях. На помосте три девчонки детсадовского возраста бестолково крутились под песенку про невезучего черного кота, лившуюся из алюминиевого колпака, прикрепленного к столбу. Башашкин, как музыкант, посвященный в тайны советской эстрады, рассказывал, что поначалу эту песню запретили исполнять, решив, будто бы в ней есть намек на невеселую жизнь евреев в СССР, потом разрешили, чтобы не поощрять глупые слухи.

Зато на волейбольной площадке шла серьезная игра. Мяч взлетел над сеткой, и высокий мускулистый мужик в настоящих адидасовских трусах, подпрыгнув, залепил такой гас в самый угол соперникам, что они даже среагировать не успели, а только ругали потом друг друга за ротозейство.

– Ударница, подавай! – крикнул бомбардир, и только тогда я узнал в нем Михмата: без очков и без майки Аникин выглядел иначе, ну просто атлет.

Но сюрпризы на этом не кончились: на подачу пошла не кто-нибудь, а Тома собственной персоной. Пока мы ползли вниз, утешая Ларика, пока он дважды останавливался, чтобы покурить от безысходности, пока злобно перешвыривался камнями с Мишаней, троица спустилась к монастырю, и спортивную ткачиху, очевидно, призвали на замену. Раздевшись, она осталась в простецком купальнике, такие я видел в довоенных фильмах, и теперь напоминала бронзовую спортсменку с той же самой станции метро. Тамарино платье лежало на коленях у Зои, студентка сидела внутри ограды и горячо болела, восхищаясь результативным отчимом. Рядом с ней прогибала длинную скамейку мамаша, туго обтянутая пестрым ситцем.

Ткачиха вразвалочку пошла в конец размеченного поля, привычным движением подбросила мяч, изогнулась и так хрястнула по нему жесткой ладонью, что парень за сеткой, приняв подачу на сложенные вместе руки, не удержался и с размаху сел задом на землю под общий хохот.

– Ура! – Зоя подпрыгнула от восторга. – Молодец, Томка!

«Тогда уж молодчиха», – подумал я и горько пожалел, что не записался в позапрошлом году в секцию волейбола вместе с Калгашниковым, а ведь звали же, умоляли!

Динамовский тренер приходил в класс и расписывал достоинства этой командной игры, обещая летние сборы на Азовском море и намекая на олимпийские перспективы. Ну почему я уперся тогда, как баран, почему? Сейчас бы, дождавшись новой замены (допустим, горе-игрок, сев на пятую точку, отшиб копчик), я, лениво встав, вышел бы на площадку, покрутил на пальце мяч и засадил такую подачку-неберучку, что студентка от восторга повисла бы у меня на шее. Эх, знал бы, где упасть, соломки подстелил…

– П-с-с! – послышалось сзади, мы оглянулись и увидели Гогу, он почему-то наблюдал игру из-за пальмы.

– А ты чего прячешься? – спросил я.

– Предок у Зойки психический, совсем дикий. Сказал мне, еще раз рядом с ней замечу – ноги переломаю. Это мы еще посмотрим – кто кому! А Тамара, глянь, та еще штучка! Лар, секи, как подает! Ядреная телка! Тоже вариант.

– Отстаньте от меня! Пошли отсюда! Гады! – пробурчал безутешный князь, возненавидев весь мир.

– Прибей поганца, легче станет! – Немец, ухмыляясь, кивнул на маячившего в кустах Мишаню.

– И прибью!

– Давай посмотрим! – взмолилась Лиска. – Интересно же!

– Смотрите, смотрите, вам-то хорошо! А мне теперь хана… – всхлипнул мой обреченный друг и побрел куда глаза глядят.

– Вы за ним присматривайте! – посоветовал пижон и снова уставился на ткачиху.

Чтобы взять гас, ударница пружинисто присела, чутко подалась вперед, вытянув сложенные, кулачок к кулачку, руки и оттопырив тугой зад, похожий на две мандолины, приставленные друг к другу: вместо волейбола я зачем-то два месяца ходил в кружок народных инструментов при Доме пионеров, где выучился выщипывать на струнах русскую песню «Не лети ты, соловей!». Мяч, жестко принятый Тамарой, взлетел так высоко, так, что все задрали головы, а упал почти впритирку к сетке на стороне соперников, которые опять не успели среагировать.

– Ура! – вскочила, торжествуя, попутчица, а Михмат обнял и расцеловал ткачиху к явному неудовольствию жены.

Тем временем Ларик, сгорбившийся под ударами судьбы, побрел прочь. Бросать друга в таком подавленном