Спохватившись, мы с Лиской бросились догонять бедного князя, подхватили его под руки и, тараторя всякую бодрую чушь, спустились по кипарисовой аллее мимо афонского рыночка, совсем опустевшего к вечеру. Голодные чайки, отгоняя робких голубей, жадно клевали оставшийся после торговли съедобный мусор. Как пернатые свиньи, честное слово! Краем приморского парка, спугнув целующуюся парочку, мы вышли к шоссе возле кафе со знаменитой мозаикой, изображающей шашлычный пир. Выждав, мы перебежали на другую сторону и побрели по набережной вдоль пустого вечернего пляжа. Мутная, коричневая, как кофе с молоком, вода успокаивалась, но низкие, усталые волны еще накатывались, шурша галькой. В береговых низинах стояли лужи. Деревянные лежаки подальше от греха сложили один на другой высокими, в человеческий рост, стопами.

«Сквозь столько слоев никакая принцесса, даже Зоя, не то что горошину – булыжник не почувствует!» – зачем-то подумал я.

Солнце выпало из фиолетовых туч, и рыжий шар оседал в море. В воздухе пахло соленой свежестью и скорыми южными сумерками. Когда мы миновали серое здание милиции, Ларик остановился как вкопанный и прорыдал:

– Я не пойду домой.

– А куда ты пойдешь? – удивилась Лиска. – В Турцию?

– Не знаю… Я в Армавир уеду, к тете Ане, и с Павликом напьюсь.

– Дурак, напейся лучше со Степкой, – посоветовала сестра.

– Не психуй, что-нибудь придумаем… – сказал я просто так, чтобы успокоить друга.

Мы побрели дальше. Костас, уже складывавший свои фото-причиндалы и витринку с образцовыми снимками, завидев нас, помахал рукой и крикнул:

– Покажи технику, Ларик! Может, куплю!

– Не продается, – грубо ответил несчастный и пошаркал дальше.

24. Друг спас друга

Я шел и думал, мои мысли, как обычно, разветвились. Мне очень хотелось, чтобы студентка пришла на испытуху и чтобы Ихтиандр при ней надел мне на шею леску с боевой клешней. При этом, едва я воображал узкий, темный, опасный подводный лабиринт, на меня накатывала тошнотворная тоска и появлялась щекотливая надежда: а вдруг волдыри не заживут, наоборот, воспалятся? Ныряние по строгому указанию консилиума придется отложить. Потом снова начнется шторм, и огромные грязные волны обрушатся на берег, круша все на своем пути, как в Японии…Нас эвакуируют в горы, мы с Зоей окажемся в одной палатке, и я отдам ей свой сухой паек…

Вдруг в сознании снова мелькнула спасительная идея, но теперь она стала ясной и отчетливой, словно снимок в ванночке с проявителем. Мы поравнялись с вокзалом, и я окончательно понял, как можно выручить друга. Прежде всего надо помириться с обжорой, который все это время шел по другой стороне Сухумского шоссе, бдительно следя, чтобы коварный кузен не настиг его внезапным броском через дорогу.

– Вот что надо сделать, и тогда никто не догадается! – сказал я, остановившись.

– Что?!

– Но сначала прости Мишаню!

– Нет, никогда! Зачем он мне нужен?

– Нужен. Объясню, когда простишь.

– Соглашайся! – вмешалась Лиска. – Юрастый – парень с головой.

– Ладно, прощаю урода…

– Мишаня, иди к нам! – позвал я. – Тебя не тронут.

– Врешь! Вы сговорились! – не поверил вредитель.

– Матерью клянусь! – буркнул юный князь. – Не трону!

– Просто так и простишь? – спросил недоверчивый пацан.

– Нет, не просто так! – крикнул я.

– Ишь, хитрюги! Велосипед не отдам!

– Тебе его еще не купили, балда! – разозлилась Лиска. – Не нужен нам твой будущий велосипед! Иди сюда, недоносок!

Наконец, поколебавшись, Мишаня выждал промежуток между мчащимися машинам и перебежал шоссе, остановившись от нас на безопасном расстоянии:

– Чего надо?

– Значит, так, – начал я. – Ты никому ни слова не говоришь о том, что случилось с магнитофоном. Понял?

– И всё?

– И всё.

– Дурак ты, и уши у тебя холодные! Агеич и так всё увидит.

– Не твое дело. Сейчас вы идете с Лиской домой, смотрите обстановку. Если спросят про нас, скажете, что мы с Лариком пошли к морю – посмотреть на шторм. Поняли?

– Вы что-то против меня задумали… – Он попятился.

– Не дрейфь, к тебе это отношения не имеет. Но главное – узнайте, вернулся ли Агеич с сестрами Бэрри. Мы будем через полчаса ждать на развилке. Кто-то из вас прибежит и скажет.

– Я ничего не понимаю, – пожала плечами «сержант Лидка».

– Он сбрендил! Шарики за ролики зашли… – усмехнулся Мишаня. – Я и так домой собирался. Там ужин.

– Вот и шагайте, а через полчаса доложите! – строго повторил я.

– Ты кто такой, чтобы тебе докладывать? – подбоченился вредитель.

– Ладно, урод в жопе ноги, пошли! – прикрикнула на него Лиска. – Раз говорят надо, значит надо.

И они, недоверчиво оглядываясь, побежали на улицу Орджоникидзе, а я повел недоумевающего друга на пляж Ардаваса. Грязное море, утихая, вспучивалось между волнорезами, но, судя по мусору возле самого забора, с утра волны докатывали до домов. На берегу валялись выброшенные бурей ветки с листвой, коряги, обрывок плетеной корзины, моток тонкой проволоки, розовая резиновая тапка… Тучи к вечеру снова налились свинцовой синевой и провисли, как животы объевшихся коров, но из узкого просвета над горизонтом сочился закат. Мы сели на край лодки, отодвинутой подальше от воды, Ардавас приветливо помахал нам из летней кухни.

– Включи на полную громкость! – велел я.

– Зачем?

– Чтобы все видели и слышали. Это называется «алиби», – объяснил я со знанием дела, так как внимательно смотрел фильмы про уголовный розыск, вроде «Дела пестрых».

Ларик нехотя подчинился, и снова послышался рычащий голос Высоцкого:

Отставить разговоры!

Вперед и вверх, а там,

Ведь это наши горы —

Они помогут нам!

Они помогут нам!

Калека вышел из калитки и поковылял в нашу сторону, неся в руке тарелку с лепешками.

– Зажми разбитый угол между колен! – шепнул я. – Скорей!

Страдалец глянул на меня как на умалишенного, но спорить не стал. Он был похож на приговоренного к смерти, которому перед плахой велели помыть голову детским мылом и причесаться на пробор. Добрый армянин протянул нам по горячему пирожку, источавшему дивный запах, и я, лишь сейчас поняв, как голоден, вцепился зубами в сочный край.

– Кушайте! Бабушка Асмик пекла!

– Спасибо, – ответил я с набитым ртом.

– Хороший у вас аппарат! – похвалил Ардавас. – Дорогой, наверное? Новый?

– Из магазина.

– А Володю Высоцкого я лет