совещания, ибо они неинтересны. Компания была уверена, что «богачи» сохранили в Кисловодске сокровища, которые надо отобрать или «выбить». Пришлось Ованесьянцу, мне и председателю совдепа, хорошо знакомому с положением местных и временных жителей, доказывать, что «слухи» о богатстве — сплетни и неосновательные предположения, но кое-что можно собрать, если дадут время и образуют комиссию, которой должно быть предоставлено право возможного обложения имущих, и чтобы эта комиссия имела право привлекать к обложению еще живущих в Ессентуках. Лещинский и Ко согласились, но отказались участвовать в комиссии: «Делайте сами, как знаете, а мы увидим, что сделаете, и тогда обсудим, как быть». Я обратил внимание Лещинского на невозможность сделать что-либо в требуемом направлении, если задержанные не смогут пользоваться отдыхом дома и питаться. На что Лещинский ответил:

— Бывший городской голова и вы уполномочены создать комиссию и выработать способ занятий. Я сделаю распоряжение снять стражу, всех перепишу, и если кто-либо скроется, то остальные ответят. Через 48 часов я приду и увижу, что сделано. Прошу вас, не рискуйте и не саботируйте.

Оповестили обо всем задержанных. Была поздняя ночь, и мы разошлись по домам, чтобы собраться рано утром и выработать программу работы. Пришли утром. Бывший городской голова прислал записку, что быть не может, ибо занят в бывшей управе, но все, что будет сделано, он заранее одобряет и после занятий будет с нами.

С утра следующего дня начали заниматься, образовав «комиссию по изысканию средств для уплаты контрибуции». Меня избрали председателем, а для работы по собиранию денег назначили 25 подкомиссий, возглавляемых избранными лицами, и эти лица привлекали к работе по своему усмотрению от трех до пяти лиц. На меня был возложен общий надзор и разъяснение вопросов, которые будут возникать в комиссиях.

Сначала самообложились все насильственно привлеченные 85 человек. Наличных денег не было, и я предложил систему выдачи обязательств, приказов, переводов и прочего. Так, брали перевод на петербургские или другие банки: «Прошу выдать уполномоченному Совета народных комиссаров на Кавказе или по его приказу ……… руб., списав таковую сумму с моего текущего счета». В сущности, нелепый документ, ибо мы не знали, что банки закрыты и национализованы[168]. Брали и такие документы: «Акционерному обществу ……… в Москве. Терский народный совет комиссаров[169] потребовал уплату контрибуции. Я обязан уплатить ……… руб., каковые прошу уплатить за мой счет». Жена писала в таком смысле мужу, отец — сыну и т. д. Вызывались тысячи лиц повестками. Являлись перепуганными — обычное тогдашнее состояние обывателя. С ними начиналась беседа, объясняли, в чем дело. Многие горячо торговались, доказывая невозможность уплаты налагаемого на них платежа. Были недовольные, многие уменьшали свое предполагаемое комиссией состояние, а иные пытались прикидываться неимущими. Словом, и в том гнетущем состоянии люди защищали призрачные рубли. Немногие давали «наличные деньги»: «донские», «керенки», отпечатанные на листах оберточной бумаги, «кубанские», «кисловодские». Старательно берегли «царские», которые большевики ценили, так как сами еще не наладили печатать эти «царские» пудами.

Мы собирали в течение дня несколько сот всяческих обязательств. Через 48 часов явились комиссары с Лещинским во главе. Мы дали отчет, что сделано, по каким обязательствам, сосчитали наличные и доказали, что, работая 19 часов в сутки, мы за двое суток собрали всего 872 000 рублей, и только потому собрали так много, что произвели «самообложение».

Но, видимо, пыл Лещинского остыл, или он понял, что в Кисловодске не закопаны клады. Местные жители — мелкие торговцы, извозчики, рабочие, лакеи и прочие, а приехавшие летом, налегке, на время, не привезли кладов. Ушли! Мы вздохнули свободно, и потянулась канитель по собиранию бесценных обязательств.

Эта чепуховая попытка взять контрибуцию дошла в правительство Добровольческой армии в ужасающем для меня виде. Меня сочли «тем» виновником и автором контрибуции — я взимаю, угнетаю, терроризирую, по моему приказу красноармейцы приводят несчастных граждан для отбирания у них ценностей, и все в таком духе. Генерал Ляхов сказал:

— Первого, кого повешу в Кисловодске с удовольствием, — мирного бандита Волькенштейна.

Об этом я ничего не знал и всеми силами старался тянуть канитель обложения, поддерживаемый в этом направлении 85 «ответственными, отмеченными лицами». Как-то спросила меня истомленная комиссия:

— На что надеешься? Что будет дальше?

Я ответил старым анекдотом. У еврея-арендатора панских угодий оканчивался срок аренды, и он пришел к пану, застав выпивших гостей, веселящегося хозяина и гуляющую дворню. Еврей нашел момент удобным для просьбы о возобновлении аренды на бывших условиях. Когда пан показывал нового великолепного пса и хвалил его способности, подошел еврей.

— Тебе чего?

Еврей объяснил. Начались подшучивания пьяной компании над евреем. А пан объявил:

— Вот что. Сдам тебе аренду даром, если научишь в шесть месяцев эту собаку сказать несколько слов по-польски.

Еврей согласился при общем хохоте. Домашние еврея всполошились:

— Как ты можешь обучить собаку говорить? Что будем делать?

— Э, — отвечал еврей, — шесть месяцев — много времени. Или пан сдохнет, или собака сдохнет за это время.

Посмеялись, несмотря на тягостное состояние.

Собранным обязательствам и деньгам велись списки, а документы прятали в кассу бывшего банка взаимного кредита.

Так мы промучились около месяца, ежедневно боясь обнаружения нашей нелепой работы. Но, видимо, большевикам было не до нас. Мы не знали о новом наступлении Шкуро. Газет не было. Мы сидели в мешке, ибо из Кисловодска можно было попасть только в Ессентуки и дальше лошадьми в ту же сторону и на Баталпашинск, а затем Кисловодск окружен горами, Эльбрус и дальние аулы. В конце ноября 1919 года, кажется, 23-го, большевики неожиданно бежали, и в Кисловодск к общей нашей радости вошел Шкуро[170]. Но по наличеству войска, по всей внешности этого прихода нетрудно было заключить, что где-то на Кубани или на Тереке разбиты большевики, и наши архаровцы, боясь потерять связь и попасть в «мешок», бежали. За мной прибежал посланный: генерал Шкуро требует.

Встретил он меня улыбаясь:

— А вы за это время обольшевистились.

Я отшутился. Шкуро:

— Где собранные вами миллионы?

Я ему рассказал, в чем дело, и просил поговорить с графом Воронцовым[171] и другими, на что он ответил:

— Черт его дери, какая путаница пошла. Ну, сдавайте деньги нашему министру финансов, — пошутил генерал.

Я убедил генерала Шкуро, что не могу сдать документы, ибо 85 человек будут расстреляны, если не все, то те, которые не смогут теперь бежать, и что пострадаем мы, желавшие помочь заложникам. Поэтому я предложил взломать кассу ввиду отсутствия ключей и забрать содержащиеся в оной миллионы. Так и сделали шкуровцы и выдали сторожам банка и артельщику соответствующую расписку. Куда дели бумажки, не знаю. Осталась взломанная касса, слесарь, под угрозой ломавший кассу, и свидетели,