Почему я столько говорю о событиях, в которых мой герой не мог участвовать просто потому, что связал свою судьбу с театром уже после смерти Сталина? Причина в том, что самое непосредственное участие в них принимала его главная вахтанговская наставница Цецилия Львовна Мансурова. Василий Семенович перенял от нее многое, если не все то, чем славен этот уникальный коллектив, что напрямую связано с Евгением Багратионовичем Вахтанговым. На сегодняшний день Лановой является главным вахтанговцем в творческом коллективе.

А Цилюшу хоронили 22 января 1976 года. Василий Семенович рассказывал автору сих строк, что крепкие морозы, стоявшие в столице, вдруг ослабли, словно отпускали усопшую. Смерть пришла к ней как спасение от разлуки с любимой сценой, где она сыграла десятки выдающихся ролей, от принцессы Турандот в двадцать втором году до бабушки Лизы из «Человека с ружьем» Николая Погодина в семидесятом. Гроб с телом был установлен в фойе театра.

«Я стоял в почетном карауле, подавленный ее смертью, – вспоминал Василий Семенович. – И как-то особенно отчетливо именно тогда понял, что с уходом этой величайшей актрисы прерывалась одна из последних живых нитей, ведущих к гениальному Вахтангову».

Упокоилась Мансурова рядом с мужем на Новодевичьем кладбище. Бывал я на их могиле. Один надгробный памятник на двоих.

Никогда не забуду одного чрезвычайно примечательного случая. На вечер памяти Мансуровой, о котором тут упоминалось, Лановой пришел к самому его окончанию – был занят в спектакле. Он с такой вдохновенностью рассказал о своей учительнице, что благодарная публика долго не отпускала его со сцены. Несколько девушек, надо полагать его фанаток, преподнесли артисту цветы. Василий Семенович всякий раз клал их возле портрета Цецилии Львовны.

Я встречал артиста на проходной Дома актера. Никто, кроме меня, не видел, как Лановой опустился за кулисами на колени и положил к портрету Мансуровой собственный букетик гвоздик.

Семь лет простоя

Год выхода на экраны страны фильма «Как закалялась сталь» ознаменовался для Ланового еще одним важнейшим событием его жизни. Он окончил «Щуку» и был принят в труппу Театра имени Вахтангова.

Выбор руководства театра конечно же оказался не случайным. Еще на последнем курсе училища Василий прекрасно сыграл Ахмета в спектакле «Чудак» по Назыму Хикмету. Этот выдающийся турецкий поэт, прозаик, сценарист, драматург, основоположник национальной революционной поэзии, проведший большую часть своей взрослой жизни в тюрьме или в изгнании, без преувеличения восхитился игрой Ланового. Вручая ему собственную книгу с дарственной надписью: «Лучшему Ахмету», он заметил, что нисколько не сомневается в блестящем театральном будущем Василия.

Если у кого-то из стариков-вахтанговцев и наблюдались сомнения в том, стоит ли брать его в театр, то после сыгранного им Ахмета педагог Александра Исааковна Ремизова сказала главному режиссеру Симонову:

– Рубен Николаевич, мы берем не артиста в труппу, а приобретаем драгоценное украшение для театра на долгие годы.

Увы, но мы предполагаем, а Всевышний располагает. Как раз на эти самые долгие годы Лановой стал завсегдатаем сценических массовок. Его серьезной работой за все это время можно считать разве что роль политрука Бакланова в спектакле «Вечная слава».

Сам актер вспоминает:

«Первые семь лет работы в театре я был скудно занят в репертуаре. За малым исключением выходил на сцену лишь в ролях одноплановых, главным образом романтических – принцы, полководцы, рыцари. Я играл Артура Грэя в «Алых парусах», Фортинбраса в «Гамлете», Гостя Лауры, а затем Дона Гуана в «Каменном госте», наконец, принца Калафа в «Принцессе Турандот». А хотелось попробовать себя и в других ролях. Режиссеры же пользовались в основном внешними актерскими данными молодого актера Ланового, не особенно считаясь с моим стремлением вырваться из этого круга «голубых» героев. В это время С. В. Джимбинова под руководством Р. Н. Симонова начала постановку детского спектакля «Золушка» Е. Шварца, в котором мне опять предложила сыграть… Принца. Тут уж я не выдержал, подошел к Рубену Николаевичу и взмолился дать мне какую-нибудь другую роль.

– Ну не могу я больше изо дня в день, из года в год играть только принцев. Нельзя человеку питаться одной халвой. Поручите мне наконец стоящую роль!

– Какую, Вася? – недоуменно спросил он меня.

– Ну хоть Маркиза Падетруа. Это острохарактерная, даже гротесковая роль. В ней я смогу даже немного похулиганить, – неожиданно для себя проговорился я и сам удивился собственной смелости.

Рубен Николаевич тоже от неожиданности как-то посерьезнел, призадумался. А потом вдруг как расхохочется. Ну прямо до слез смеялся.

Наконец, отхохотав, так же неожиданно вдруг серьезно заметил:

– А что? Может, ты и прав?

И было в том сомнении великого режиссера больше согласия, чем неприятия моего предложения. Хотя Рубен Николаевич, конечно же, лучше меня самого понимал, что более неподходящей роли, большего несовпадения моих данных с тем, что требовалось в этой роли, трудно было себе представить. После ролей молодых романтических героев и вдруг – играть древнего, ветхого старика! Но это же театр! А я так и вдвойне остался доволен тем, что не пришлось мне в том разговоре с главным режиссером пускать в ход припасенные на всякий случай козыри, которыми располагал. Меня к тому времени уже усиленно зазывали в свои ряды сразу два замечательных столичных театра: имени Моссовета и «Современник».

Тамара Зяблова

В жизни бывает, что обожжется человек на молоке, а потом, как бы чего не вышло, на холодную воду постоянно дует. Долгое время после совместной жизни с Таней Самойловой Василий Семенович этим и занимался, отбивал атаки активных представительниц прекрасного пола, жаждавших во что бы то ни стало окольцевать такого неотразимого красавца. Поверьте, что юмора здесь меньше всего. Вы просто не забывайте, любезный мой читатель, что со школьной скамьи и далее лет тридцать с большим гаком герой мой представлял собой, как бы теперь обязательно написали мои молодые собратья, секс-символ Советского Союза. В описываемые времена, правда, о таком символизме никто и не помышлял. А секса в СССР вообще не существовало.

В этом месте кто-нибудь обязательно должен ехидно засмеяться по поводу моей ограниченной недалекости. Ну как же, неужели автору неизвестны слова нашей соотечественницы, произнесенные на советско-американском телемосту летом 1986 года? С неописуемым просто-таки душевным удовольствием отвечаю таким продвинутым скептикам: «Известны!» Более того, я, будучи в те