Потом все в обратном порядке: автомобиль, аэропорты Жуляны и Внуково, такси, которое везло Василия в училище. Там он запирался в гимнастическом зале и спал мертвецким сном до начала занятий. Вся эта круговерть длилась три месяца кряду!

Сам Лановой о своих студенческих временах всегда вспоминает с теплотой и с легкой иронией, хотя тогда ему было не до смеха:

«Я рассчитал, что за лето – проскочу, успею сняться, и никто не узнает. И вот я лечу из Киева в Москву. Открываю газету «Правда» и вижу свой большой портрет с подписью: «Студент третьего курса Василий Лановой снимается в роли Павла Корчагина». Когда пришел в институт, мне дежурный сказал, чтобы я зашел к ректору Захаве. Сразу понял, что беда.

Захава был мрачнее тучи.

– Слов своих на ветер я не бросаю, и ты прекрасно знаешь это. Вынужден буду тебя исключить.

Позже я узнал, что перед тем как отчислить меня, Захава собрал всех преподавателей и сказал:

– Делайте что хотите, но я не должен выгонять его из училища. И я обязан поступить так. Придумайте, как мне быть!

На что Цецилия Львовна рассудительно заметила:

– Боря ты хозяин в доме. Издай один приказ об отчислении Ланового, а следом второй – о его переводе на третий курс. Кстати, мальчику это пойдет на пользу».

Так «второгодник» Лановой вместо положенных четырех провел в стенах родного училища пять лет. Всех своих учителей он помнит прекрасно. О каждом хранит в душе добрую и благодарную память.

О Цилюше всегда вспоминает с особенными чувствами, в чем читатель наверняка убедится из следующих воспоминаний моего героя:

«Цецилия Львовна Мансурова – руководитель нашего курса – это гордость Вахтанговского театра, актриса ни на кого не похожая, яркая, самобытная. Но для нас она была еще и незаменимым педагогом. Она обладала помимо многих других достоинств еще одним неоценимым качеством – располагать к себе студентов, снимать напряжение, скованность, зажатость, создавать на своем курсе атмосферу студийности. Нас не надо было вскрывать, как консервную банку, для того, чтобы извлечь оттуда содержимое. Мы сами стремились к ней со всеми своими сомнениями, находками, удачами и неудачами и всегда находили ее понимание, успокоение или, наоборот, получали такой заряд энергии, веры в себя, которого могло бы хватить на решение не одной самой сложной задачи. А как это важно, особенно в такой профессии, как наша, уметь открыть в человеке художника, его способности или талант, это уж кому что отпущено природой. В творческом вузе обучение – это не просто процесс познания, а процесс выявления дарования и его совершенствования. Здесь делается штучный товар, и работа ведется с каждым студентом индивидуально. Неслучайно в творческом вузе на каждого студента много больше педагогов, чем в любом другом. Индивидуальный подход к каждому студенту здесь необходим, потому что будущий актер должен не просто ответить на вопрос педагога о чем-то: знает – ответит, не знает – не получит зачета. В обучении актерской профессии все сложнее. В театральном училище он не только отвечает урок, а раскрывается в своих чувствах, эмоционально отзывается на предложенные педагогом условия игры, обнажает, можно сказать, свои нервные окончания. Здесь помимо общей задачи для всех вузов – обучения, накопления знаний, воспитания человека происходит раскрытие художника, его, и только его, творческой индивидуальности, свойственной только одному ему манеры исполнения. А как это важно – воспитать самобытного, ни на кого не похожего актера, имеющего свой творческий почерк, несущего свою тему в искусстве. Но этого можно достигнуть лишь в личном контакте педагога со студентом, в обстановке доверительности, раскрепощенности, в такой обстановке легче выявляется дарование студента или же обнаруживается его отсутствие. Как раскроется тот или другой студент, какой процент отдачи будет от него, какой бес или гений сидит в нем – сразу не скажешь, не предугадаешь, да и в течение довольно длительного времени тоже не всегда возможно это сделать. Вот почему так ценно качество педагога – умение создавать атмосферу настоящей студийности, больше всего располагающей к выявлению и формированию творческой личности. Мансурова обладала этими дивными способностями как никто другой.

Справедливости ради надо сказать, что и остальные педагоги нашего училища умело поддерживали творческую атмосферу в своих группах. Старательно оберегал ее и сам ректор училища, замечательный режиссер и педагог, один из старейших вахтанговцев, Борис Евгеньевич Захава. Все студенты любили его, и он знал каждого не только по фамилии, а в лицо, по имени, по сыгранным ролям в отрывках и спектаклях. Некоторые педагоги училища нередко брали нас к себе домой, и там занимались с нами. Делалось это (о чем мы позднее только начали догадываться) подчас сознательно, чтобы подкормить некоторых из нас. В студенческую пору, да еще в то время, особенно в малообеспеченных семьях, достатка не было.

Давно уже сам педагог, я неслучайно делаю акцент именно на этих наставнических качествах, потому что при их отсутствии (а и такое, к сожалению, встречается в жизни нередко) студенты моментально зажимаются и уже настолько становятся «деревянными», что из них никакими щипцами не вытащишь настоящего, первородного, никакими силами не разбудишь их темперамент. А вот Цецилия Львовна делала это просто блистательно. Она умела в студенте открыть и разбудить его творческое «Я», да так, что мы сами порою удивлялись себе, восхищались тем, откуда что у нас берется. При этом она не допускала менторства и, если видела, что кто-то после первого же успеха возомнил о себе уж слишком много, моментально самым решительным образом ставила такого студента на место. Она не говорила студенту: «Ты дурак», а предлагала: «В шахматы, милок, учись играть, в шахматы». Всегда держала себя со всеми студентами на равных, но при этом не сама нисходила до нашего уровня, а нас подтягивала к своему. Ну а высота у нее была просто головокружительная. Единственное, пожалуй, что ей с трудом давалось, – это, как ни покажется странным, для актера вахтанговской школы, внешняя форма спектакля. Отрывки и спектакли, над которыми она работала, всегда безукоризненно были выстроены по внутренней логике развития событий, по психологической точности, выверенности, в доведении действующих лиц. Когда нужно было психологически обосновать роль, найти внутреннее состояние героя – здесь ей просто не было равных, но не всегда могла найти общий рисунок роли, нужную мизансцену и в целом форму спектакля. Именно в этой связи мне вспоминается долгая работа над отрывком спектакля «Марион Делорм».

Репетиции уже подходили к концу.