Основной водораздел Герцена и славянофильства проявлялся прежде всего в религиозном вопросе. Для него неприемлема сама философия истории, основанная на религиозном призвании русского народа.

26 октября состоялся разговор с П.В. Киреевским, мировоззрение которого не было лишено поэзии, хотя и отличалось определенной односторонностью религиозности. «Религиозное воззрение имеет необходимо долю ложную, но их воззрение есть еще частно религиозное, именно греко-российское христианство, они отвергают все западное христианство; история как движение человечества к освобождению и себя к познанию, к сознательному деянию для них не существует, их взгляд на историю приближается к взгляду скептицизма и материализма с противоположной стороны… Они принимают за истинную церковь, за единую дверь к благодати, остальное все нечестиво, сбилось с дороги etc. …Оттого, что Руси общечеловеческое начали прививать неестественно, насильственно, они ополчились против общечеловеческой цивилизации Европы, считая ее одним блеском, пустым и ложным. Присутствуя при прививке форм, они проглядели, что долго на родной почве в этих формах обитала прекрасная сущность. В одном французском водевиле кто-то кричит: “Ma voiture, ma voiture, 50 fr. pour ma voiture!”[197] В переложении на русские нравы того же водевиля актер кричит: “Карету, карету – или 50 палок”. Виноват ли европеизм! Да, нам тяжело от этого искусственного периода. А зачем же мы представляли несколько веков стоячее болото?»[198]

Таким образом, славянофилы для Герцена – апологеты «стоячего болота», исторической отсталости России.

К началу 1840-х годов отношение Герцена к славянофильству стало еще более непримиримым и еще более искаженным. Не в последнюю очередь это было и реакцией на политику правительства Николая I, взявшего курс на строительство консервативно-охранительной империи. В славянофилах Герцен усматривал идейных сторонников власти, грубо упрощая действительность. В Дневнике от 6 ноября 1842 года Герцен писал: «Славянофильство приносит ежедневно пышные плоды, открытая ненависть к Западу есть открытая ненависть ко всему процессу развития рода человеческого, ибо Запад, как преемник древнего мира, как результат всего движения и всех движений, – все прошлое и настоящее человечество (ибо не арифметическая цифра, счет племен или людей – человечество). Or donc вместе с ненавистью и пренебрежением к Западу – ненависть и пренебрежение к свободе мысли, к праву, ко всем гарантиям, ко всей цивилизации. Таким образом, славянофилы само собою становятся со стороны правительства и на этом не останавливаются, идут далее»[199].

«Ненависть и пренебрежение к свободе мысли», «ко всем гарантиям» – сильно сказано Герценом! Но соответствовали ли такие филиппики разгоряченного сознания правде?

Среди идейных оппонентов Герцен высоко оценивал Алексея Хомякова, спор с которым приобрел характер интеллектуального соревнования. В Дневнике от 21 ноября он писал: «Вчера продолжительный спор у меня с Хомяковым о современной философии. Удивительный дар логической фасцинации, быстрота соображения, память чрезвычайная, объем пониманья широк, верен себе, не теряет ни на минуту arrière-pensée[200], к которой идет. Необыкновенная способность. Я рад был этому спору, я мог некоторым образом изведать силы свои, с таким бойцом помериться стоит всякого ученья, и мы разошлись, каждый при своем, не уступивши йоты»[201].

Словом, Герцен видел в славянофилах достойных и сильных противников, но их мировоззрение было ему чуждо во всей полноте. И главным, ключевым и самым ненавистным элементом славянофильства, как видно из публицистики Герцена, было именно православие. Подчеркнем, что этот элемент является системообразующим, конструирующим всю модель славянофильства.

Одним из важных аспектов отношений Герцена и славянофилов является вопрос о влиянии славянофилов на герценовскую концепцию народничества. Этой проблемой в свое время озаботился В.Я. Богучарский[202], а затем и С.С. Дмитриев[203]. В этой связи имеет смысл обратиться к некоторым герценовским идеям о теории общины в 1840-е годы. В частности, Н.М. Пирумова пишет о заимствовании Герценом идеи общины «отчасти у Гакстгаузена»[204], но в основном у славянофилов[205].

Вместе с тем обстоятельства (и даже факт) беседы с Гакстгаузеном отнюдь не свидетельствуют о заимствовании идеи общины. Приведем запись в Дневнике от 13 мая 1843 года: «Барон Якстгаузен и Козегартен – путешественники из Пруссии, занимающиеся исследованиями славянских племен и в особенности бытом и состоянием крестьян в Европе. Я имел случай говорить с Якстгаузеном; меня удивил ясный взгляд на быт наших мужиков, на помещичью власть, земскую полицию и управление вообще. Он находит важным элементом, сохранившимся из глубокой древности, общинность, его-то надобно развивать сообразно требованиям времени etc.; индивидуальное освобождение с землею и без земли он не считает полезным, оно противопоставляет единичную, слабую семью всем страшным притеснениям земской полиции, das Beamtenwesen ist gräßlich in Rußland…[206] Состояние общины NN зависит от того, что помещик ее богат или беден, служит или не служит, живет в Петербурге или в деревне, управляет сам или приказчиком. Вот это-то и есть жалкая и беспорядочная случайность, подавляющая собою развитие»[207].

Неделей позже, 20 мая, Герцен уже говорит об общине как об интеллектуальном продукте славянофилов, но скорее в отрицательном смысле. Ничего позитивного в отношении общины даже в славянофильском смысле здесь не говорится.

«Наши славянофилы толкуют об общинном начале, о том, что у нас нет пролетариев, о разделе полей – все это хорошие зародыши, и долею они основаны на неразвитости… Мудрено ли, что у нашего крестьянина не развилось право собственности в смысле личного владения, когда его полоса не его полоса, когда даже его жена, дочь, сын – не его? Какая собственность у раба; он хуже пролетария – он res, орудие для обрабатывания полей (курсив мой. – В.Б.). Барин не может убить его – так же, как не мог при Петре в известных местах срубить дуб, – дайте ему права суда, тогда только он будет человеком. Двенадцать миллионов людей hors la loi Carmen horrendum»[208].

М. Малиа также отмечает: «Достоверно можно утверждать, что идею о социалистическом характере общины Герцен услышал не от Гакстгаузена, а от славянофилов»[209].

В целом знакомство Герцена с общинными идеями в это время не имело для него какого-либо существенного значения. Можно согласиться с М. Малиа, что тогда Герцен видел в славянофилах лишь «обскурантов» и никакого социалистического элемента в мировоззрении Герцена в это время не присутствовало[210].

Каким тогда было его мировоззрение? Записи в Дневнике наглядно свидетельствуют о ценностных идеалах Герцена.

Во-первых, он является убежденным сторонником идеалов