Сам Борис Николаевич личность незаурядная, он по праву мог бы войти в генетический фонд села Юрино.

Формозов (отец Александр) стал настоятелем церкви. Это был высокообразованный, внешне красивый и обаятельный человек, обладающий прекрасным бархатистым голосом.

Прихожане обожали его. Но это не нравилось другим священникам, исходившим черной завистью.

Среди завистников — надменный, высокорослый, честолюбивый старик Модеритов. Угрюмо-мрачный Крылов, клонившийся к «обновленческим» идеям. Верующие не любили еще и за распутное поведение его взрослых сына и дочери, вступившей в сожительство, с агентом юринского уголовного розыска Русановым.

Некоторые из служителей злоупотребляли спиртным питьем и не соблюдением постов.

Конечно, все это не могло положительно отразиться на деятельности церкви. Надо иметь в виду и другое: юринский рабочий «кожух» никогда не был слишком приверженным к церковному стоянию. Он удивительно похож на того русского мужика, о благоверии которого сказал Виссарион Григорьевич Белинский в письме, написанном перед смертью, Николаю Васильевичу Гоголю.

Такова история и ее жизненные перекосы.

* * *

Жизнь каждого человека продолжается между двух отправных стадий: рождением и смертью. Что касается рождения, тут все ясно; младенец дышит, питается молоком матери, крепнет, растет сам, возрастают и его жизненные потребности.

А как со второй стадией?.. Гроб, саван, три аршина земли для вечного успокоения. Ничего другого ему не требуется, он уже не человек, а бренные останки его. Но для захоронения требуется место — кладбище или погост, как еще называют это свято и вместе с тем страшное место, вокруг которого всегда витают злые духи и роятся легенды.

В Юрине есть одно кладбище, находится оно на довольно обширном песчаном плато на северо-восточной окраине поселка. Лет 50—70 тому назад возле кладбища никаких хозяйственных построек не было, а тем более жилых домов. Боялись люди.

Юрино — многовековое поселение и, надо полагать, похоронено оно за эти века великое множество своих граждан и подданных. Где хоронили их? Считаю, что поначалу таким местом была Маковка, хотя и называлась возможно иначе. Я не говорю о тех захоронениях под тяжелыми белокаменными надгробиями — это могилы более позднего времени, когда здесь стояла уже первая юринская церковь Михаила-Архангела. И покоятся в них останки не простолюдинов, а прежде всего отцов церкви, ее служителей, а также семейные погребения владельцев крепостного села Юрино, каких здесь побывала немало.

Помню я и другое: в годы больших половодий, а таковые случались довольно часто и вода подступала под Маковку. Крутые волны с великой силой бились о берег и вымывали из-под слоя песка и глины кости, останки древних захоронений. Повторялось такое вымывание костей в каждую большую воду.

Итак, это, вероятно и было кладбище юринского первопоселения. В 1770 году, когда здесь был построен храм, хоронить умерших стали на том «Большом» кладбище. Кстати, его так и называли даже в более поздние годы. Большое кладбище—здесь хоронили не только юринских, но привозили покойников из ближайших деревень; места было достаточно. В восточной части кладбища хоронили старообрядцев, раскольников...

Время идет, многое изменилось с тех пор даже на кладбище. Захоронения эти составляют здесь уже не один этаж — целый пантеон многих поколений безвестных, не признанных и вполне возможно талантливых. И самого кладбища, каким оно помнится мне, давно уже нет. Тогда на могилах стояли преимущественно деревянные кресты с эпитафиями, похожими одна на другую, написанными местным «живописцем» и мастером на все руки Андреем Ивановичем Тяпиным на жестяных листах.

В лихолетье кресты выломали и расставили по избам на топливо, эпитафии тоже исчезли, и кто лежит под тем или другим могильным холмом — никто уже не скажет. Но здесь пока сохранились еще могилы и старой юринской знати, они, конечно, тоже серьезно пострадали, однако приглядываясь к ним, можно еще что-то узнать.

Вот железная ограда семейных захоронений Овсянниковых. «Павел Николаевич Овсянников, умер 72 лет». Это, видимо, родоначальник семьи; Нина Федоровна Овсянникова — это уже сестра художника Леонид Федоровича Овсянникова. Здесь все было сделано достаточно богато, традиционно строго, но с художественным вкусом, хотя сам Леонид Федорович похоронен на одном из Ленинградских кладбищ. Здесь — памятник из черного мрамора, достаточно просторный склеп и тяжелая железная дверь, наполовину заваленная землей. Склеп пуст и находился ли в нем чей-то прах - неизвестно. Можно увидеть приличные памятники и на других захоронениях разных лет — их можно сосчитать по пальцам.

Однако все это даже приблизительно не напомнит тот культ предков, мастерство скульпторов, тот наконец порядок какой можно увидеть, скажем на армянских или грузинских кладбищах даже в малых населенных пунктах.

Как жаль, что здесь царит хаос запустения и безответственность чиновников, которые, видимо, забывают, что придет время и им предстоит обрести здесь вечный покой.

Но в Юрине есть еще одно место захоронения — это церковь Михаила-Архангела.

С левой, северной стороны храма у стен его, как мне помнится было две могилы: отца Николая Белякова, настоятеля церкви и его сына, командира Красной Армии Антонина Белякова. Оба они умерли почти одновременно от тифа в 1919 году. Но хоронили их по-разному: Отца — по церковному чину, Антонина — с музыкой.

На правой, южной стороне храма похоронен владелец усадьбы и ревностный строитель ее Василий Петрович Шереметев. На его могиле лежал тяжелый камень из черного мрамора с эпитафией и стоял высокий, прекрасной работы, и тоже из черного мрамора, крест с позолоченным распятием. Сейчас ничего этого нет даже могильный холм стерт с лица земли временем и людским равнодушием. Могила его, как мне помнится, должна быть где-то возле тропы, проложенной через скверик на Площадь.

В своих ранних записях я предполагал, что склеп, в котором находился саркофаг последнего из Шереметевых, Петра Васильевича, уходил под церковную стену, где-то у алтаря. Я побывал в этом склепе, в 1916 году вместе с мамой, тогда мне было всего шесть лет. Что осталось в моей памяти? Это прежде всего бесконечно длинная, узкая и темная лестница, которая вела куда-то в подземелье. Когда мы спустились — перед нами оказалась несколько приоткрытая железная дверь. Это, видимо, было вскоре после похорон. В склепе никого не было, но горели свечи в больших подсвечниках. Я первый раз увидел лицо покойника под стеклом. Мне было страшно, а мама стояла и молилась, левой рукой прижимая меня к себе.

Теперь, однако, для меня ясно, что