руководителем ленинградского СП А. А. Прокофьевым (называя происходящее «воскрешением» 1937 года[206]). Результатом ее общественной позиции стали, во-первых, частное определение осудившего Бродского народного суда от 13 марта 1964 года, где утверждалось об отсутствии у Грудининой «идейной зоркости и партийной принципиальности»[207], и во-вторых, объявленный ей секретариатом ленинградского СП 26 марта 1964 года строгий выговор с предупреждением о «несовместимости ее поведения со званием члена СП»[208]. Осенью 1964 года Грудинина приехала хлопотать за Бродского в Москву (10 сентября она направила обращение к генеральному прокурору Р. А. Руденко[209]; очевидно, в то же время ею было послано недатированное письмо Н. С. Хрущеву[210]).
Н. И. Грудинина вспоминает:
<…> я поехала в Москву и зашла к Николаю Грибачеву, который посоветовал мне обратиться с письмом к заведующему отделом административных органов ЦК партии Миронову.
Я взбеленилась. Говорю, что в городской прокуратуре Ленинграда слышала о том, что Миронов сказал: мол, мало дали, пусть радуется, что пять лет, а не десять. Что же к нему обращаться, когда он уже так высказался?[211]
– А вы знаете, он совестливый человек, – стал уверять меня Грибачев. – Да, да, его могли и обмануть. Вы все-таки напишите, напишите. И отдайте письмо в экспедицию [ЦК КПСС].
Письмо Миронову я начала очень дерзко: «Поскольку высказанное вами мнение по делу Бродского перекрыло все нормальные пути прокурорского надзора, то вы можете считать себя виновным в том, что молодежь Ленинграда несет тяжелые идеологические потери». И далее изложила кратко суть дела и уехала в Ленинград, честно сказать, безо всякой надежды. И вдруг в моей квартире раздался звонок из ЦК: «С вами будет говорить товарищ Миронов».
Господи, как он на меня орал: «То есть как это вы пишете, что я во всем виноват! Не знаю я этого дела толком! У вас есть [первый секретарь горкома и обкома партии В. С.] Толстиков, почему вы к нему не обращаетесь, а ко мне?» Я говорю: «Потому, что он не принимает по этому делу». Миронов орет: «И почему вы считаете, что вы одна права? Было следствие, был прокурор. Они, значит, все неправы, а вы права?!» Я сказала: «Знаете, вас кто-то дезинформировал. Ведь он судился не по статье, а по указу. Следствия этот указ не предусматривает. Прокурора тоже не предусматривает. Вот потому, что ничего этого не было, и имела место клевета».
Знаете, тут он захлебнулся: «То есть как по указу? Мне доложили, что по статье!». И наконец сказал мне: «Мы не имеем права вмешиваться в судебные дела, но мы имеем право просить, и я буду просить Генерального прокурора о создании комиссии на самом высоком уровне. Это я вам обещаю!»[212].
Представляется очевидным, что именно телефонный разговор Миронова с Грудининой переломил ход дела Бродского. После него, 3 октября 1964 года, Миронов действительно подает в ЦК КПСС докладную записку о деле Бродского, в которой, ссылаясь на письмо Грудининой, просит
поручить т. т. [генпрокурору СССР Р. А.] Руденко, [председателю КГБ СССР В. Е.] Семичастному и [председателю Верховного суда СССР А. Ф.] Горкину проверить и доложить ЦК КПСС о существе и обоснованности судебного разрешения дела И. Бродского[213].
Забегая вперед, укажем, что результатом инициированной Мироновым прокурорской проверки дела Бродского станет досрочное освобождение поэта ровно через одиннадцать месяцев – 4 сентября 1965 года.
Чем же было вызвано столь решительное изменение позиции заведующего Отделом административных кадров ЦК КПСС?
5
Судя по (точным в изложении фактов) воспоминаниям Грудининой, перелом в разговоре произошел после того, как Миронову стало ясно, что Бродский осужден не «полноценным» советским судом с соблюдением всех формальных процедур уголовного кодекса, предусмотренных законодательством, а в результате применения к нему «административного» указа от 4 мая 1961 года – выездным заседанием так называемого «народного суда»[214].
Написанное 23 октября 1964 года по следам телефонного разговора с Мироновым письмо Грудининой к нему это подтверждает:
Мне давно казалось, что дело Бродского это какое-то недоразумение, а из нашего разговора я поняла, что так оно и есть. Очевидно, Вы думали, что перед судом было какое-то предварительное следствие, что бумага Волкова (речь идет о составленной полковником КГБ П. П. Волковым 11 июля 1962 года справке на Бродского. – Г. М.) есть итог этого следствия, потому что Волков – следователь КГБ. А между тем Указ о тунеядцах не предусматривает следствия, поэтому такового не было и не могло быть[215].
Эта незначительная, на первый взгляд, деталь на самом деле в корне меняла отношение Миронова к делу Бродского.
Информация Грудининой, как видим, явилась для Миронова полной неожиданностью. Прямым следствием этого факта не могло не стать чувство недоверия, возникшее у Миронова по отношению к источнику его информации по делу Бродского, – можно с уверенностью предположить, что это был ленинградский КГБ. Таким образом, актуализировался тот самый сюжет «обмана», который прозорливо предположил опытный аппаратчик Грибачев, советуя Грудининой обратиться к Миронову. Ситуация, однако, усложнялась дополнительными обстоятельствами, связанными с биографией самого Миронова.
Дело в том, что Миронов с 1951 по 1959 годы сам работал в органах госбезопасности, придя туда «со стороны» – после ареста министра госбезопасности В. С. Абакумова в рамках укрепления чекистских рядов «партийными кадрами». В 1956–1959 годах Миронов возглавлял Ленинградский УКГБ, причем годы его работы в качестве руководителя ленинградских чекистов были отмечены острыми конфликтами как с партийным руководством города, так и с руководством КГБ СССР[216], с которым он расходился в видении работы органов – Миронов был сторонником реформы методов КГБ, с упором на профилактику правонарушений, а не на репрессии[217]. Именно как к публичному стороннику «либеральных» методов апеллировали к Миронову и ранее защитники Бродского. Так, в начале лета 1964 года к нему обратился с письмом бывший советский дипломат Е. А. Гнедин, присутствовавший на суде, особо подчеркивая при этом:
<…> пишу об этом именно Вам, тому руководящему деятелю КПСС, который недавно авторитетно сформулировал точку зрения партии на законность и правопорядок и которому, как я предполагаю, подведомственны органы, занимавшиеся делом Бродского[218].
Несомненно, права также О. В. Эдельман, предполагая, что у досконально знавшего «кухню» и методы работы КГБ Миронова были «свои счеты»[219] с ленинградцами.
Не менее важно и другое обстоятельство. С августа по октябрь 1960 года Миронов работал заместителем председателя Комиссии ЦК КПСС, созданной для разработки того самого указа против «паразитов» и «тунеядцев», по которому был осужден Бродский. Как деятельному сотруднику комиссии Миронову была отлично известна юридическая неполноценность будущего указа, на которую энергично указывали советские юристы, – в частности, его противоречие Конституции,
