В начале девяностых Балабанов с Сельяновым написали сценарий по мотивам гамсуновского «Пана». «Хороший сценарий, романтический такой, мне по возрасту тогда очень было – про любовь, красота неземная, XIX век, Африка, фьорды, пароходы. Чего-то не случилось», – вспоминал Балабанов в 2009 году. «У Гамсуна был еще один отдельный рассказ, там главный герой в Индии, – говорил Сельянов тогда же. – Мы из него сделали сегодняшний день нашего героя. Прошло время, и он возвращается, попросту говоря, к той истории, которая описана в “Пане”. Мы вспоминали с Алешей периодически этот проект, еще год назад вспоминали».

В их общей фильмографии – две сценарные работы: «Замок» в большей степени написан Балабановым, «Пан» – в основном работа Сельянова. «Пишет всегда один – буквы, я имею в виду. “Пана” писал я, – говорит Сельянов. – Поговорили-поговорили – я сел и чего-то написал. А в “Замке” наоборот: поговорили-поговорили, Леша сел писать». Экранизация Гамсуна не состоялась по той же причине, по которой не появилась «Камера обскура», а «Груз 200» превратился в ребус по мотивам «Святилища»: не смогли очистить права. «Алеше никогда не везло с погодой и правами… Мы вступили в контакт с норвежцами, говорили о возможном сотрудничестве, – вспоминает Сельянов. – Для начала попросили их купить опцион у наследника Гамсуна, у сына. Сценарий уже написали, но, чтобы работать дальше, нужно было этот вопрос решить; они сказали: “Да, конечно”, поехали к наследнику и выяснили, что за два дня до них приезжал американский продюсер и этот опцион купил». (Скорее всего, речь идет о картине канадского режиссера-авангардиста Гая Мэддина «Сумерки ледяных нимф», 1997.)

В 1995 году своего «Пана» снял и датский режиссер Хеннинг Карлсен, автор черно-белого «Голода» (1966) по тому же Гамсуну – фильма, оказавшего большое влияние на Балабанова и особенно на его дебют «Счастливые дни». В дерганом, обидчивом, гордом и умирающем от голода писателе с его натянутой на голову потрепанной шляпой трудно не разглядеть сходства с героем Виктора Сухорукова. «Большое впечатление на меня фильм “Голод” произвел и Гамсун, – говорил Балабанов. – “Голод” по Гамсуну – норвежская картина, по-моему, на курсах нам показывали». Сельянов вспоминал, что этого «Пана» (ничем не примечательного) Балабанов видел на одном из международных фестивалей и даже познакомился с Карлсеном, но, кажется, так и не узнал в нем автора одной из своих самых любимых картин.

Так или иначе, во многом из-за «Голода» Балабанов принял решение снимать свой первый фильм на черно-белую пленку. «Мне черно-белое кино всегда нравилось, я цветного всегда боялся, – говорил Балабанов в 2009 году. – Цвет – это же надо с ним бороться. Тем более “Голод” был черно-белый. Все хорошие картины, которые я видел, были черно-белые. “На последнем дыхании” мне нравилось. Первая картина, мне кажется, должна быть черно-белая». «В этом кино черно-белая пленка просто органичней, – говорит оператор Сергей Астахов. – Она делает изображение монолитным, дробить его на какие-то цветные фрагменты было не нужно». Однако и с ч/б на съемках возникли проблемы: «Пленка советская была, не из одной партии, а партии друг от друга отличались, но у меня уже был опыт, – вспоминает Астахов. – Я крутил бачок проявочный на площадке, когда неясно было, какая это пленка, какой чувствительности. Если бы я сейчас это снимал на хорошей аппаратуре и пленке, я бы сделал это гораздо изящнее и тоньше».

Беккет, Хармс, Достоевский

В финальных титрах «Счастливых дней» литературный источник обозначен так: «В фильме использованы мотивы произведений С. Беккета». «Там основа – рассказ “Конец” был, он меня, собственно говоря, и натолкнул, – говорил Балабанов. – Еще был один рассказ, из которого я взял немного» [3-04].

В сценарии и фильме главный герой в исполнении Виктора Сухорукова изгнан из больницы с перебинтованной головой, он хочет показать другим свое темя и ищет временное пристанище, но его отовсюду гонят. На городском кладбище он знакомится с женщиной (Анжелика Неволина), которая оказывается проституткой, и слепым нищим – у него есть ослик. Как у Брэдбери в «Марсианине» (еще один важный для позднесоветской цивилизации автор), разные люди видят в нем того, кого хотят видеть, и называют кто Сергеем Сергеевичем, кто Петром, кто Борей. В финале герой обретает покой в нарисованной лодочке, плывущей по волнам затопленного города. Так же и в рассказе Беккета «Конец» безымянного героя (повествование идет от первого лица) выпускают из некоей институции, возможно, из госпиталя, выдают деньги и одежду и выпроваживают наружу, под вечный дождь, который негде переждать. Над ним все смеются, и никто не хочет сдавать ему комнату, в голове у него звучит навязчивая мелодия [3-05], он скитается по улицам, призывая смерть и одновременно сражаясь за жизнь.

Под «еще одним рассказом» Беккета, скорее всего, подразумевается «Первая любовь», тоже повествование от первого лица: после смерти отца герой остается без крыши над головой, ходит на кладбище и встречает проститутку Лулу. Некоторые диалоги («Так ты живешь проституцией», – сказал я. «Мы живем проституцией», – сказала она» [3-06]; «Я люблю петрушку, потому что на вкус она похожа на фиалки, а фиалки я люблю, когда они пахнут петрушкой») перенесены в картину Балабанова целиком. Кроме того, в сценарии использованы фрагменты двух других рассказов Беккета – «Изгнанник» и The Calmative.

Название «Счастливые дни» позаимствовано из пьесы того же автора (больше от нее в сценарии, кажется, ничего не осталось), но список литературных аллюзий в режиссерском дебюте Балабанова было бы неправильно ограничивать одной фамилией. В рецензиях на «Счастливые дни» иногда всплывает имя Хармса, умершего от голода в блокадной тюремной больнице и заметно повлиявшего на позднесоветскую культуру и русский рок. В своей статье в «Сеансе» Любовь Аркус и Олег Ковалов перечисляют и другие очевидные (особенно в петербургском контексте) литературные влияния: «В “Счастливых днях” “заблудившийся трамвай” напоминает известный поэтический образ Гумилева, героиня Анжелики Неволиной – хрупких добродетельных проституток Достоевского, а сам герой – маленького гоголевского чиновника» [3-07].

«Счастливые дни»

«Я жил у товарища на Фонтанке, – рассказывал Балабанов. – Он снимал комнату в коммуналке, мы вместе учились в Горьком, он потом в Америку уехал, а я остался там жить. В общем, трудновато было. Но <Алексей> Герман меня запустил, я стал работать. Еще в Свердловск потом уехал, сценарий там написал. У меня был друг, Миша Розенштейн, он с Хотиненко работал раньше [как художник-постановщик], а сейчас в Израиле живет. Он прочитал сценарий и сказал: “Будешь в Ленинграде, там в Малом драматическом театре есть такой артист – Бехтерев [3-08].