И стали смеяться потомки великого Куру,

Увидя бегущей престранную эту фигуру.

Воителей шутки летели вдогон Бриханнаде.

Как пламя под пеплом, блистал он в багряном наряде.

Коса, заплетенная туго, смущала загадкой:

«Он — юноша или девица с мужскою повадкой?

Иль евнух? Но быть невозможно твореньем двуснастным

Герою, что храбростью с Арджуной схож многовластным!

Величья исполненный облик, могучая шея,

Постав головы говорят нам: «Идет Каунтея!»

Как Индра в кругу небожителей, — славу стяжая

Средь лучших воителей, — равен ему Дхананджая.

Был отпрыск Вираты оставлен в пустующем граде.

В опасный поход поскакал он ребячества ради.

Сын Кунти, возницею став под чужою личиной,

Мальчишку, что струсил, пытается сделать мужчиной».

Пока супостаты судили о нем втихомолку,

Уттару за кудри схватил он, как лошадь за холку.

Царевич злосчастный в слезах умолял Бриханнаду:

«Меня отпусти — и получишь большую награду!

Я дам тебе восемь камней драгоценных вайдурья

И сотню монет, отливающих златом, как Сурья.

Захочешь — возьми колесницу, где все золотое:

И кузов узорный, и древко для стяга литое.

Упряжку коней подбери себе чистопородных

И добрый десяток слонов-ярунов превосходных».

Меж тем Дхананджая, не радуясь щедрому дару,

Смеялся до слез и тащил в колесницу Уттару.

«Врагов Усмиритель, Вираты прекрасное чадо!

Ты — кшатрий! Не надо бояться, — изрек Бриханнада.

— А если трепещешь, как древо с сухими листами,

Поводья возьми и со мной поменяйся местами.

Я сам разгромлю кауравов, а ты, Дивнолицый,

Не вздумай робеть и в бою послужи мне возницей!

Прорвемся туда, где теснят колесницы и кони

Вираты коровьи стада, как в железном загоне.

Меня не страшит неприступная эта ограда.

Украденный скот пригоню я!» — твердил Бриханнада.

Силком в колесницу был втащен испуганный воин

И Арджуны речью разумной слегка успокоен.

С дороги свернуть приказал Бриханнада налево

И белых коней осадить у могучего древа,

Что шами зовется, безмерной полно благостыни,

И пламень скрывает священный в своей сердцевине.

«Могучие луки в листве, зеленеющей пышно,

Пандавы припрятали, — молвил царевичу Кришна.

— А луки отца твоего, хоть упруги и крепки,

Поверь, от натуги моей превратились бы в щепки!

На дереве шами хранятся знамена, и стрелы,

И лук несравненный гандива, что царства пределы,

По воле Виджаи, раздвинуть бы мог без помехи,

И доблестных Панду сынов золотые доспехи.

При этом гандива, ревущий под стать носорогу,

Вселяет в сердца несказанный испуг и тревогу.

Проворно взберись по зеленым ветвям, Сильнорукий,

И с дерева шами достань дивнозарные луки!»

Ответил Уттара: «Для царского сына не дело

Влезать по ветвям, где подвешено мертвое тело!

Что толку, взобравшись на дерево кшатрием истым,

Спуститься оттуда носильщиком трупов нечистым?»

Сказал Бриханнада: «Ты ложное слышал известье!

Неужто тебе нанести я способен бесчестье?

О царь над царями! Ты будешь, как прежде, безгрешен:

Неправда, что к дереву шами покойник подвешен!

В его густолиственной сени лишь полное славы

Оружье скрывают могучие братья-пандавы».

В алмазных подвесках, наследник властителя юный

На дерево влез, выполняя веленье Пхальгуны.

Пять луков достав, развязал бечеву Бхуминджая

И снял с них покровы, отделки красу обнажая.

Виясь и сверкая, как змеи с разинутым зевом,

Легли исполинские луки под кряжистым древом.

И вмиг волоски поднялись от испуга на коже

У царского сына, сдержать не сумевшего дрожи.

«Скажи, Бриханнада, кто дивного лука владелец,

Что сотнями шишек златых изукрасил умелец?

С концами, что загнуты крепко, блистающий яро, —

Какому он служит борителю? — молвил Уттара.

— А этот, ухватистый? На стороне его тыльной

Слоны золотые, что блеск излучают обильный.

А грозный, в котором сияют вкрапленья святые —

Хранимые Индрой его светлячки золотые?

А кем облюбовано это златое оружье?

Три солнца багряных горят на его полукружье.

А лук драгоценный, сандалом отделанный черным,

Где светятся тельца кузнечиков златом узорным?

Какому воителю с грозновеликою статью

Под силу поднять этот меч со златой рукоятью?

Клинка острие с головою лягушечьей сходно,

И в ножны из шкуры тигровой он входит свободно.

Владельцу другого меча со златой рукоятью

И впрямь по плечу переведаться с вражеской ратью.

К мечу колокольцев подвязана тьма всевозможных.

Булат без порока лежит в ослепительных ножнах.

А третий сверкающий меч со златой рукоятью —

Какой ратоборец отметил геройства печатью?

Нишадхской работы — в отменные ножны он вложен,

И шкура воловья пошла на покрытие ножен.

Никто в трех мирах не нанес бы такого удара,

Чтоб этот клинок раскололся! — воскликнул Уттара.

— С небесною синью поспорит оттенок булата,

Что спит в черепаховых ножнах, оправленных в злато.

Кому оружейник, явив мастерство и смекалку,

Клинок отковал, получивший такую закалку?

Какой гордосильный боритель, с мечом неразлучный,

Вложил в огнезарные ножны булат свой двуручный?

Я глаз не могу отвести от заветного клада.

Преславных воителей мне назови, Бриханнада!»

Уттаре с готовностью так отвечал собеседник: