Говорить здесь о жалкой бедности, среди которой существует королева, и о чудовищном контрасте её жизни и жизни братьев короля, или повторять общеизвестные истины об армии короля, его финансах, о Берлине — я не стану: это не входит в мою задачу. Замечу только, что именно в Берлине я свёл знакомство с сэром Чарльзом Вильямсом, представлявшим Британию и в Саксонии, и в Пруссии; он выказал предупредительность по отношению ко мне тогда и искреннюю дружбу впоследствии.

VI

За те два месяца, что я пробыл в Берлине, маршал двора Мнишек женился на дочери графа Брюля. Мой брат, обер-камергер, которому Брюль предлагал руку дочери, ответил ему:

— Мы уже и так ваши друзья, граф. Отдайте дочь за Мнишека и вы заполучите и вторую половину Польши.

Брат был далёк от мысли принять это предложение по причине сердечной привязанности, его захватившей, — такова была подлинная причина ответа, но слова его произвели впечатление. Что же касается Мнишека, то его уговорили друзья, чуть ли не против его собственной воли, стать зятем фаворита, который ещё некоторое время после свадьбы поддерживал добрые отношения с нашей семьёй.

Я вернулся в Варшаву как раз вовремя, чтобы успеть быть избранным земским депутатом сейма и впервые принял участие в его работе на том самом чрезвычайном заседании, о котором я уже упоминал.

Пока двор, в связи с сеймом, находился в Польше, я ещё ближе сошёлся с сэром Вильямсом[21], что прибавило мне значительности в глазах света, на меня стали смотреть как на юношу, достигшего зрелости, — ранее ни мой возраст, ни крошечная моя фигурка (я только в том году внезапно подрос), этому не способствовали. Последовав за двором в Дрезден, Вильямс выразил готовность вести со мной шифрованную переписку по вопросам, интересовавшим мою семью; знакомство с ним послужило одним из мотивов, побудивших родителей отправить меня в Саксонию год спустя — после того, как я принял участие в свадьбе брата.

Зимой, последовавшей за сеймом 1750 года, брат неожиданно для всех женился на панне Устржицкой, дочери кастеляна Пшемышля. Сопроводив брата в его поездке по Польше, предпринятой в 1751 году летом с целью представить его жену всей нашей семье, я отправился в Саксонию — свидетельствовать свою преданность королю. Я застал его в Лейпциге, на ярмарке Святого Михаила, и за те несколько дней, что двор оставался там, я успел экипироваться к охотничьему сезону в Губертсбурге.

Вот где король Польши Август III представал во всём своём величии и бывал особенно счастлив. Он собирал в замке свою семью, туда следовали за ним дипломаты, аккредитованные при его дворе, высшие чины королевства, военные и штатские, а также сколько-нибудь знатные иностранцы, оказавшиеся в Дрездене в период охоты. Всю эту публику размещали, кормили, их расходы оплачивались королём и жизнь в Губертсбурге можно было с полным правом назвать восхитительной.

Ежедневно, в восемь утра, происходил выход короля, направлявшегося к мессе. В восемь с половиной в экипажах короля все следовали к месту охоты, где под навесом из ветвей подавался сытный завтрак, вполне способный заменить и обед. Затем верхами скакали в лес, чтобы затравить одного, двух или трёх оленей. Костюмы придворных, жёлтые и синие с серебром, изящество лошадей, поток экипажей, наполненных дамами, сопровождавшими королеву, и особенно — красота этого леса, имевшего три лье в диаметре и разделённого на прямоугольники восьмьюдесятью тропинками, обозначенными шнурком, всё это делало королевскую забаву истинным праздником даже для тех, кто не был страстным охотником. Наиболее азартные мчались, пришпоривая коней, вслед сыновьям короля, а менее азартные, вроде меня, пристраивались за графом Брюлем — он не держался вплотную к собачьим хвостам, но ведомый опытными охотниками по нужной тропе, всегда поспевал к моменту гибели оленя.

Охота была единственным занятием, во время которого граф Брюль не находился неотлучно при короле, сопровождавшем кавалькаду в карете, где рядом с ним сидела лишь королева. Во время охоты, тем более охоты удачной, монарх становился непохож на самого себя; весёлый, приветливый, разговорчивый, он вынуждал тех, кто обычно приближался к нему с робостью, сомневаться, тот ли это самый король, которого вне охоты все привыкли видеть надменным, важным, молчаливым, строго придерживающимся этикета, делавшего его недоступным.

Возвращались с охоты обычно между четырьмя и пятью часами. Около часа предоставлялось для того, чтобы отдохнуть и переодеться, после чего все собирались в театре — слушать охотничью музыку, восхищаться отменными голосами, любоваться великолепными балетами. Затем следовал ужин в присутствии короля, за гигантским столом, в красивом, хорошо освещённом зале, где все приглашённые, мужчины и дамы, должны были находиться в придворных туалетах, скорее пышных, чем изысканных.

После ужина, часов в девять, король удалялся, а остальные отправлялись в покои наследного принца, супруга которого Антуанетта Баварская хоть и не отличалась красотой, но очаровывала гостей приятностью своей беседы и своего голоса; почти каждый вечер у неё бывали превосходные концерты.

После десяти многие заглядывали ещё и к графине Брюль. Все, кто знал эту женщину, сходились во мнении, что первый министр, фаворит, не мог бы пожелать другой жены: редко кто умел так ловко вербовать ему сторонников или хотя бы смягчать ревность и недоброжелательство, которых следовало опасаться всякому, кто занимал такое положение, а графу Брюлю в особенности. Интимная дружба графини с моей матерью давала мне в её доме все права приёмного сына. Многомесячное отсутствие зятя графини тревожило, кажется, её дочь, пани Мнишек, и я, как и многие другие, находил, что её муж не прав по отношению к ней, но ещё больше — по отношению к самому себе.

От графини Брюль я уходил обычно немного ранее полуночи вместе с сэром Вильямсом, графом Сальмуром и голландским посланником Калкоеном, чтобы провести у кого-нибудь из них ещё часок, перебирая, с хохотом, происшествия истёкшего дня; между нами установились добрые отношения, имевшие, конечно же, отзвук в