И постепенно я пришел к такому выводу. У большинства людей, по моей смутной прикидке у девяносто пяти процентов или больше, не хватает индивидуальных усилий домолиться до Господа Бога. Не слышит Он их.

И тогда собираются они вместе и, как могут, молятся вместе, и это помогает иногда.

(«А если в партию сгрудились малые…») Не обижайтесь за глупое сравнение, хочется сказать ясно: церковь — это вроде телефонной будки для разговоров с Господом.

Конечно, многие, а то и большинство в церковь ходят как на тусовку, между собой поговорить, пообщаться, посплетничать. А поскольку это возможно только в форме соблюдения некоего ритуала совместного моления, так вот и они тоже.

Ритуалистика, обрядность в любой сфере человеческого действия заменяет, вытесняет некоторую искренность и естественность, отвлекает, как сказали бы марксисты, пролетариат от классовой борьбы — это отдельная интересная тема. Ну хоть ее-то пропущу.

Если можешь молиться сам, докричаться, дошептаться до Бога, так и делай, не можешь — иди в церковь, там тебе помогут. Вместе дооретесь. Есть такое слово, относительно новое для меня: «намоленная». Икона намоленная, церковь. Тут я скажу уж полную ерунду:

— Неважно, какая это церковь.

Синагога, мечеть, католический собор или православная часовенка. Бог един. Телефонных автоматов к Нему много. Не можешь сам — иди в любую церковь.

Уверен, что Господь к себе принимает не по партийности, не по национальности и не по религиозной принадлежности даже, а тебя лично, такой, как ты есть, с делами твоими и помыслами.

Можно ли примерить социальное с божеским?

Видимо, именно об этом мечтают все утописты, социалисты.

Вообще говоря, примерить нельзя.

Но можно уменьшить, снизить напряжение.

Государства должны прекратить мечтать и стараться стать империей, державой, Родиной.

Должна быть ясно изложена задача: государство на службе человека, социальное на службе индивидуального.

Когда я впервые услышал: «Покупатель всегда прав», — был просто поражен. Шутка, злая шутка. Так можно договориться до того, что «клиент всегда прав», а там уже не далеко до «гражданин всегда прав». Какая жуткая крамола в стране, где всегда государство право. Только государство право. А граждане его виноваты. Всегда виноваты. Только некоторые пока еще подозреваемые. И всю жизнь им приходится оправдываться и доказывать свою невинность. А надо, чтобы государство если не оправдывалось, то отчитывалось перед гражданами, что хорошего сделало для них.

И никаких социальных заказов.

ПЕРЕД УНИВЕРСИТЕТОМ

Сестры

Неля была старше меня на девять лет. Обычно, я много случаев знаю, при разнице в возрасте в десять лет и более отношений между братьями и сестрами уже нет. Знают друг друга, узнают, здороваются, но даже не интересуются, как живешь. Целое поколение. В нормальном, демографическом смысле слова поколение — разница в возрасте между родителями и детьми. Двадцать пять — тридцать лет приблизительно, а более точно и не нужно.

Состав в литобъединении, скажем, студенты вуза, штат служащих на работе, мода на песни, кумиры поколения, набор любимых фильмов, модных книг — тут поколения меняются чаще. Семь — десять лет.

Однако у нас с Нелей были довольно хорошие отношения, дружеские. Она уже в школу ходила, а я еще и не родился. Когда я в школу пошел, она уже была выпускницей.

В своей 175-й правительственной школе она была первым математиком, и ей настоятельно рекомендовали поступать на мехмат в МГУ. Спецшкол тогда еще не было. Она и поступала в МГУ, но не добрала. С этими же баллами ее взяли в МИХМ. Она сумела полюбить и этот технократический вуз.

Мы в Крым переехали, она в Москве доучиваться осталась. Потом уехала с мужем в Сибирь, в Ангарск. Потом меня посадили. Они с мужем обосновались в Заполярье, в городе Заполярный, там платили хорошо, и не столько приезжали в Крым, на отдых, сколько мама моя ездила к ним, помогала Галю воспитывать, мою старшую племянницу, а потом и Лену — младшую. Виделись мы не часто, не каждый год.

Я любил, когда они в Москву в командировку с Виктором, мужем, приезжали. Я жил голодно, впроголодь, а они меня в ресторан водили. Правда, и тут они вели себя как хозяева. Я предлагал им сходить в «Баку», поесть бастурмы или по-карски, суп пити. Или в «Узбекистан» плов поесть, лагман или монпар. Они рассматривали меню и заказывали осетрину по-польски. Я им говорю:

— По-польски, это лучше, может быть, в «Варшаву» идти, а здесь в «Баку» — лучшие шашлыки.

Был такой ресторанчик «Варшава» на Октябрьской, с хорошими лангетами и бифштексами с яйцом. А они:

— Нам хочется осетрины.

Витя, Нелин муж, вообще меня не любил. Не то чтобы ненавидел, но не любил, как бы несколько презирал как нахлебника за бесполезность и гуманитарность. Еще и сидел. Ясное дело, я его тоже не слишком жаловал. Светлана говорила, что он и ее тоже не очень уважает. Он не злой был человек, хороший в деле и даже с чувством юмора. Неля несколько раз мне приводила такое наблюдение. Был у них на курсе круглый отличник, умница и грамотей. Ничего из него не вышло на производстве, остался в какой-то хлипкой конторе мелким клерком.

— Я, — говорила Неля, — была как бы в середине. Отличницей не была, но и никогда не заваливала. И стала рядовой начальницей средней руки. С работой справляюсь, получаю хорошо, но, как и в институте, — не звезда. А Витька был из самых последних, жидко троечных, учился плохо, почти хуже всех — стал большим начальником, уважаемым человеком, орденоносцем (не слишком убедительный пример к моей теме «О вреде образования»).

Неля ко мне относилась хорошо, как добрая старшая сестра, она и вправду была самой доброй и мягкой из всей моей семьи. Первый наш разговор произошел в 55 году. Она приехала в Симферополь рожать свою первую дочку, мою племянницу Галю. И как-то сказала мне:

— Я, конечно, умру во время родов, поэтому запомни и сделай, как я скажу.

Не обратил внимания, не вдумался, не запомнил. Сердце не дрогнуло. Неля была и выглядела здоровой, крепкой девушкой, с чего бы это ей помирать.

Отец у меня был светлый, почти белый, с некоторой белесой рыжизной-желтизной. Мама жгучая брюнетка. А мы, дети, в наборе. Светлана светлая, почти как отец. Не скажу, что блондинка, но светло-соломенного колера. Я — средней темноты шатен, нынче почти полностью седой, а Неля — темная шатенка, цвет