Одним из новых младших редакторов в период работы в издательстве Джудит был Гор Видал. Он был на полтора года младше ее и только что вернулся из армии. Работая там, он получил доступ к литературному сообществу и возможность содержать себя финансово, хоть и не очень хорошо, пока пытался писать. 35 долларов в неделю, которые платили Видалу[90], не дотягивали до среднестатистического заработка по стране – 3000 долларов в год[91]. Этого было мало и уж точно не хватало на жизнь, но Видал говорил, что эта работа «пускала на вечеринки»[92]. Книгоиздание было мужской индустрией: «Нам платили гроши!» – говорила мне Джудит, – и лишь привилегированные могли в ней работать.

Джудит Видал сразу понравился. Она восхищалась его остроумием и внешностью: волосами песочного цвета, стройной фигурой и задумчивыми глазами в золотистую крапинку[93]. Она беспрестанно с ним флиртовала. «Иногда мы ужинали вместе, – рассказывала мне Джудит. – И я не понимала, почему он никогда не клал мне руку на плечо или что-нибудь в этом роде. А потом однажды он пришел в офис и сказал: “Я влюбился”, а я спросила: “Ой, и кто она?”» Джудит знала, что у Видала было много интрижек, но она была не в курсе, что он спал как с женщинами, так и с мужчинами[94]. Она не была знакома с квир-культурой и пока не понимала того, чего не видела. Джудит смеялась, вспоминая свою юную наивность. «Это было мое знакомство с совершенно другим миром», – сказала она мне.

Свой первый роман «Вилливо» (Williwaw) Видал опубликовал в «Даттоне» в 1946 году в возрасте 21 года. Когда осенью того же года в издательство пришла Джудит, оно готовило к публикации второй его роман «В желтом лесу» (In a Yellow Wood). Джудит поручили написать саммари, которое размещается на внутренних клапанах обложек книг в твердых переплетах и должно заинтересовать читателя. Видал познакомил девушку со своими друзьями, молодыми и гламурными представителями богемы. Джудит открыла для себя другой Нью-Йорк. «Он мне очень помог, – рассказала она мне. – И мы стали хорошими друзьями».

Джудит не задержалась в «Даттоне» надолго. «От меня ждали, что я буду записывать протокол совещаний, но я так и не научилась стенографии, – объяснила она мне. – Я просто не справлялась с этой задачей». Но дело было не в отсутствии мотивации. Скорее наоборот. «Я не хотела обучаться стенографии», – призналась Джудит. Отказываясь получать секретарские навыки, она отвергала единственную легкодоступную для женщин роль в издательском деле. «Поэтому меня скромно попросили уволиться», – сказала она. Джудит снова оказалась без работы и вернулась к своему бывшему начальнику Кену Маккормику. На этот раз у нее под мышкой был экземпляр «Вилливо», а в резюме – знакомства со звездами литературной тусовки вроде Видала, Рётке и ее наставника в Беннингтоне, Кеннета Бёрка. Она также упомянула имя Джона Вомака Вандеркука (Джека, как она его называла), репортера, радиоведущего и восходящей звезды NBC, а с 1938 года – мужа ее кузины Джейн Г. Т. Перри, с которой Джудит росла в доме № 139 на 66-й Восточной улице. Впечатлившись ее очевидной компетентностью и растущей сетью знакомств, Маккормик предложил Джудит работу.[95]

С тех пор как Джудит впервые работала в «Даблдее», компания выросла. К 1947 году она насчитывала почти 5000 сотрудников и являлась крупнейшим издательством в США[96]. Однако штату не хватало разнообразия: в нем было всего два темнокожих работника и почти не было евреев и женщин[97]. По воспоминаниям Джудит, они с Бетти Арнофф были двумя из трех женщин, не занимавших секретарских должностей в огромном издательстве[98]. Третья, Клара Клауссон, работала над кулинарными книгами. На тот момент Джудит об этом жанре почти ничего не знала. Разумеется, двух молодых девушек-редакторов в море мужчин «Даблдея» посадили вместе, и это оказался амбициозный и весьма необычный союз.

Джудит и Бетти работали бок о бок в своем крошечном кабинете. Их задача заключалась в том, чтобы уменьшить объем работы более опытных редакторов, прочитав присланные в «Даблдей» рукописи. Они неделями читали их, а затем решали, есть ли у книги потенциал или от нее стоит отказаться. «Это был размеренный процесс, – поведала мне Бетти. – Не то что бешеный темп нынешнего книгоиздания»[99]. Все это время Джудит сохраняла «личную дистанцию»: она всегда ждала, пока Бетти выйдет из кабинета, прежде чем кому-либо звонить, что лишь усиливало ее «загадочную ауру». «У меня всегда было ощущение, – призналась мне Бетти, – что все, что она мне про себя рассказывала, проходило какую-то цензуру. Информация никогда не была сырой и всегда выглядела отредактированной». Джудит казалась Бетти непохожей на их сверстников, особенно манерой речи. «Она использовала слова прямиком из романов Бронте или Остин, – говорила Бетти. – Она казалась почти чопорной». Тем не менее девушки вскоре подружились и придумали совместный ежедневный ритуал.

Они приходили в офис примерно в девять утра и тут же спускались на завтрак в один из ресторанов на первом этаже здания. Потом снова поднимались, немного читали, делали пару телефонных звонков и уходили на обед. На 40-х Западных улицах появились французские рестораны. Именно в них Джудит впервые попробовала ремулад с сельдереем и деревенский паштет[100][101]. Иногда более опытные редакторы приглашали ее на деловые обеды с литературными агентами, которые надеялись продать им книги. «Они выпивали по два-три мартини, – вспоминала Джудит, – и курили на протяжении всего обеда». В этой индустрии не было ожесточенной конкуренции и упорного труда. «Работы было мало, – рассказывала Бетти. – Мы просто много общались»[102]. Каждый день девушки уходили домой в пять часов, а затем начинались вечеринки.

Джудит проверила в зеркале помаду и поправила выбившуюся из волос шпильку. В отражении она увидела официанта, несущего поднос с коктейлями «Манхэттен». Она обернулась и взяла бокал у проходящего мимо парня. Повернувшись обратно, она надкусила одну из вишен в коктейле. Окна в комнате были открыты и впускали горячий ночной воздух. Смех и звон бокалов на вечеринке разносились над Центральным парком.

На дворе был июнь 1947 года, и родители Бетти уехали из города на лето