Ее кулак разжался.

– Ваши родные далеко?

– Да. Братья и родители живут далеко.

Долорес пошевелилась, протянула другую руку и на мгновение коснулась моей руки. Я удивленно посмотрел на нее.

– Значит, у вас с женой здесь нет родственников? – недоверчиво спросила она.

На сей раз покраснел я и отрицательно покачал головой.

– Мне жаль, доктор, – мягко сказала она. – Как это грустно для вас и ваших детей. Семья – это главное в жизни.

Я снова посмотрел на рану. Края сошлись ровно. Я продолжал работать. Молча я завязал несколько узлов. У Долорес останется длинный шрам, но выглядеть он будет получше.

– Первый муж никогда меня не бил, – прошептала она. – Никогда. Даже когда мы ссорились. – Она сморгнула слезы и углубилась в воспоминания. – Рикардо был хорошим человеком… Очень хорошим.

Я склонил голову и нахмурился, пытаясь понять, что случилось. Долорес посмотрела на меня и ответила на невысказанный вопрос:

– Он умер в поле. Врачи сказали, сердечный приступ. Ему был всего сорок один год.

Она заплакала, слезы хлынули ручьем. С правой стороны слезы были прозрачными, с левой – красноватыми, и я подумал, что ей все же нужно сделать КТ. Слезы текли по щекам, но Долорес не стирала их и не пыталась скрыть.

– Он сам довел себя до смерти. Трех мальчишек нужно кормить, а еда стоит недешево.

– Это ужасно, – тихо произнес я. – Мне очень жаль.

Я продолжал шить, аккуратно соединяя края раны.

– Он был прекрасным отцом для мальчиков. Добрым и сильным. Мои старшие сыновья в армии. – Она с гордостью улыбнулась. – Они стали солдатами, потому что он вырастил их сильными и добрыми.

От слез тело ее содрогалось, и мне пришлось остановиться, пока она не успокоится.

– Он бы так гордился ими, если бы видел…

Я протянул ей марлевую салфетку. Она вытерла глаза, размазав тушь.

– Я всегда верил, что ушедшие видят все хорошие плоды своей жизни, – сказал я, продолжая накладывать швы. – Может быть, он все знает и гордится ими.

– Спасибо, – всхлипнула Долорес. – Вы добрый человек.

Она перевела дух и продолжала говорить:

– Когда он умер, у меня на руках был малыш и второй сын. Их нужно было кормить. Я пыталась найти работу, но это нелегко для такой, как я.

Я молча слушал.

– И я вышла замуж за первого же мужчину, у которого была работа, – она горестно покачала головой. – Я тогда не знала, что есть вещи похуже, чем остаться одной, даже когда у тебя совсем плохо с деньгами.

Я наложил очередной шов, завязав последний узелок. Я все еще думал о том, что мои родные так далеко от меня, но постарался отогнать эту мысль. Пора было сказать то, что необходимо. Я не хотел ждать.

– Боюсь, что когда-нибудь кто-то изобьет вас слишком сильно.

Долорес опустила голову.

– Послушайте, – я взял ее за руку. – Иногда нам приходится делать то, чего мы не хотим. Ради детей. Вы сделали все, что в ваших силах, потому что вы – хорошая мать. Потому что вам дороги ваши дети. Просто у вас не получилось. Это не означает, что вы обречены жить так вечно.

Она смотрела куда-то вдаль. Я видел, что на глаза ее снова наворачиваются слезы. И она начала говорить, сначала медленно, но потом все быстрее и быстрее. Она рассказала мне всю свою жизнь.

Долорес рассказала про нового мужа, про избиения, ссоры, постоянные угрозы. Однажды он прижег ее сигаретой – в холодильнике не осталось пива, а она имела наглость спать. Однажды он чуть не задушил ее, потому что к моменту его возвращения из бара ужин остыл. Тогда она потеряла сознание. Она рассказывала мне истории одна страшнее другой. Она рассказывала, а мне хотелось сбежать из этого мира и от этих людей и никогда не возвращаться.

Но я терпеливо слушал. Ей нужно было рассказать свои истории – показать их миру, пролить на них свет. Ей нужно было выговориться, чтобы самой услышать, какой ужасной стала ее жизнь. В историях есть огромная сила – но только когда мы их рассказываем, делимся ими. Когда же мы молчим, они становятся ранами, гноящимися под поверхностью. Они отравляют нас и нашу жизнь.

Она рассказывала, и я видел, как она становится сильнее. Спина ее выпрямилась, голос перестал дрожать. Казалось, она переступила какой-то невидимый внутренний порог.

Я слушал и шил. Слушал и шил.

И вот наступил решающий момент. Момент истины.

– Я боюсь, что однажды он изобьет вас слишком сильно, и у ваших мальчиков больше не будет матери, – я помолчал. – Я слишком часто видел подобное.

Я стянул последний участок раны и наложил последний шов. Теперь рана превратилась в тонкую линию на руке, расчерченную швами.

– Мы снова станем бедными, – прошептала она. Рука ее дрожала. – Если я все расскажу, он меня убьет.

– Нет, – покачал я головой. – Вы ошибаетесь. Он убьет вас, если вы не расскажете.

Я затянул узелок на последнем шве и отложил инструменты. Моя работа была закончена. Я взял бинт и начал бинтовать ей руку, ожидая, что она решит.

– Что мне делать? – тихо спросила она.

– У меня есть подруга, – сказал я. – Ей можно довериться. Когда – то она была на вашем месте, – слова мои повисли в воздухе. Я продолжал бинтовать ее руку. – Она медсестра, но она прошла через то же, что и вы. Хотите поговорить с ней? – я кивнул на дверь. – Она сегодня дежурит. Поговорите с ней прямо сейчас.

Я видел, что Долорес колеблется. Может быть, я слишком сильно надавил? Может быть, я поторопился и упустил шанс? Такое уже случалось – стыдно признаться, но не однажды.

Я затаил дыхание.

В конце концов она сказала:

– Хорошо, я поговорю с вашей подругой.

Здоровой рукой Долорес принялась крутить кулон на цепочке. В голосе ее я почувствовал смесь решимости и страха. Она решилась. Она расскажет и, рассказав, освободится от того, что так долго держало ее в плену.

Я осторожно отпустил ее зашитую и забинтованную руку. Шрам останется, но со временем он перестанет болеть. Со временем Долорес вновь станет сильной.

Она посмотрела на руку, потом перевела взгляд на меня. Меня ждали другие пациенты: другие раны, другие проблемы, другие истории. Но на какое-то время я позволил себе забыть о них. Я сел рядом с ней, чтобы поддержать ее в трудную минуту.

Мы оба молчали, просто сидели рядом.

Долорес Доминго и я.

Натан

За три