Нос папы вытянулся, точно у Буратино.

– Баба Грошенька обещала присмотреть за тобой.

– Баба Грошенька? – закричала Сабина и почувствовала, как у неё темнеет в глазах. – Уж если вы собрались бросить меня во время каникул и уехать, то пусть уж тогда за мной присматривает Тё…

– Нет! – хором воскликнули Павлина и Пётр Трубач, не дав своей дочери договорить.

– Моя сестра – особа крайне легкомысленная, – добавил Пётр (уже сольно).

Сабина вздохнула. Что ни говори, Тёте Моте пятьдесят лет было только в паспорте, а в реальной жизни она вела себя как подросток. Влюблялась примерно раз в месяц и раз в неделю ходила на второй этаж к Ведьмалиновской, которая в порядке исключения бесплатно гадала ей на картах.

– У шатена проблемы с казённым домом, – доносилось тогда с балкона, и у Сабины по коже пробегали мурашки.

«Казённый дом» ассоциировался у неё с тюрьмой. Поэтому перед глазами появлялись массивные железные ворота и грустная Тётя Мотя, которая стоит у этих ворот с авоськой, а в авоське лук и сигареты. Про лук и сигареты Сабина услышала от Мастера-Ломастера, довольно эмоционально высказавшегося по поводу очередного сердечного увлечения Тёти Моти.

– Вот увидишь, – сказал он, – будешь носить в тюрьму лук и сигареты, вот чем всё закончится!

По правде говоря, последняя Большая Любовь Тёти Моти оказалась вовсе не арт-дилером, а самым обыкновенным прохвостом. Под предлогом поездки на ярмарку в Гданьск он забрал у неё целую коробку грустных Пьеро и скрылся в неизвестном направлении. Тётя Мотя от переживаний набрала целых пять кило и потом пыталась избавиться от них весь следующий месяц. Когда ей это удалось, то с сердца свалилась тяжесть и она вернулась к работе, громогласно объявив, что никогда в жизни ни в кого больше не влюбится.

Вот почему над Сабиной Трубач нависла угроза провести месяц каникул под надзором Бабы Грошеньки.

– А почему я не могу поехать с вами? – спросила она.

Павлина и Пётр растерянно переглянулись.

– Там будет… – осторожно начала Павлина, – то есть там не будет… детей, и ты заскучаешь.

«Можно подумать, тут дети есть», – с горечью подумала Сабина.

– Кроме того, там… – Пётр на секунду заколебался, – будет богемная жизнь.

«Можно подумать, тут она другая», – мысленно прокомментировала Сабина, представляя сцены бурной жизни на Конце Света, Мастера-Ломастера, вечно храпящего на своей плетёной козетке, совершенно незнакомых типов, периодически спящих в мастерской между мешками гипса, и убийственные взгляды Бабы Грошеньки.

– Ну и… – добавила Павлина слегка извиняющимся тоном, – после твоего рождения мы с папой ещё никуда не ездили вдвоём.

Врождённый рационализм и трезвость рассудка Сабины подсказали ей, что сопротивление бесполезно.

– Надеюсь, я переживу этот месяц, – буркнула она, сделав акцент на слове «переживу».

Пётр бросил на неё взгляд грустного спаниеля, но сердце Сабины окаменело.

С таким же каменным лицом, выражению которого позавидовали бы все семь самураев, Сабина вернулась в свою комнату и – образно выражаясь – начала культивировать в себе злость и обиду.

Для начала она вспомнила все походы Павлины на родительские собрания (на фоне других матерей, одетых в аккуратные костюмчики, она выглядела словно одна из кукол Тёти Моти), потом давнишнюю выходку матери на прибрежном бульваре (кто-то подарил Сабине самокат, и Павлина тут же решила его испробовать), и наконец – несчастных птиц-страшилок с длинными тонкими клювами, которых до сегодняшнего дня никто не покупал. Петру тоже досталось. Ни один нормальный отец не носит длинных волос, у всех нормальных отцов есть нормальная работа, и они каждый месяц приносят домой зарплату. Но в их семье всё было не как у людей. Те редкие дни, когда неожиданно появлялись деньги, напоминали что-то среднее между бразильским и мексиканским карнавалом. В дом номер тринадцать на улице Конец Света набивалась тогда пёстрая толпа людей, из которых Сабина знала от силы нескольких. Кухня пропитывалась запахами экзотических блюд. Пётр и Павлина заполняли полки холодильника всякой всячиной, а Баба Грошенька пыталась спасти от гостей хотя бы часть съестных припасов, потихоньку вынося их к Ведьмалиновской. Гулянья на Конце Света продолжались, как правило, все выходные. После каждой вечеринки в мастерской появлялось созданное совместными усилиями живописное полотно, а в придачу к нему – несколько пластиковых пакетов с пустыми бутылками и гора грязной посуды на кухне.

Лишь комната Сабины оставалась нетронутой, поскольку в отсутствие хозяйки бывала заперта на большой старинный ключ. А чтобы и в остальное время никому в голову не приходило пытаться проникнуть на приватную территорию, на двери висела табличка, информирующая, что, кроме Сабины и Крысика Борисика, в этой комнате живёт ещё некто по имени Посторонним В. (По правде говоря, это не было оригинальной идеей Сабины, она позаимствовала её в сказке про Винни-Пуха.) И хотя не все понимали, кто такой Посторонним В., само присутствие таблички действовало убедительно. Итак, закончив упражнение по культивированию злости, Сабина решила ещё раз взглянуть на свои честно заработанные деньги. Сидя на балконе, она мысленно подсчитывала, на сколько походов в кино, в бассейн и в кондитерскую хватит этой внушительной суммы. И к своей нескрываемой радости, обнаружила, что оставшееся небольшое время, которое ей придётся провести под одной крышей с Бабой Грошенькой, вполне легко можно будет перетерпеть.

Глава 5, о том, что Пётр и Павлина пропали бы без покровительства кого-то более мудрого (а именно Сабины), и о красном закате, предвещающем катастрофу

Переезд Бабы Грошеньки на Конец Света превратился в целую проблему, так как Пётр не смог обеспечить её доставку. Он уже начал готовить машину к длительному пробегу, желая обрести уверенность в том, что его старенький, видавший виды автомобиль доедет куда надо без ненужных сюрпризов на трассе.

Специально с этой целью он пригласил в помощь одного из своих (немногих) «нормальных» знакомых. И они принялись за работу. Копаться в машине им обоим, похоже, приносило наслаждение. Точнее говоря, копался главным образом «нормальный» знакомый, а Пётр сидел рядом на бордюре и вспоминал былые времена, когда они вместе ходили в школу и никто даже подумать не мог, что Пётр Трубач станет художником.

Бабе Грошеньке, которая, как обычно, была «совершенно пуста» (хотя, вообще-то говоря, непонятно, куда утекала бо́льшая часть её пенсии), пришлось довольствоваться городским транспортом. Но как бы там ни было, в четверг, двадцать четвёртого июня, ровно в четыре часа, все необходимые ей мелочи уже стояли в штрафном строю на комоде в одной из