И все это происходило на протяжении последних недель, когда Джейн была так счастлива и так ждала прихода июня.

«Я, наверное, никогда уже ничему не смогу радоваться», – с ужасом подумала Джейн. Все вдруг утратило смысл. Ей показалось, что ее отмежевали от привычного мира. Она будто бы смотрела на жизнь и на людей в широкий конец бинокля Тимоти Соля. Казалось, что с тех пор, как она смеялась над письмом Полли про вылитый (или не вылитый) кленовый сироп мистера Эванса, прошли долгие годы.

До конца дня Джейн мерила шагами свою комнату. Не решалась присесть ни на миг. Ей казалось: пока она двигается, вместе с ней двигается ее боль – и остается выносимой. А стоит остановиться, боль ее раздавит. Впрочем, к ужину к ней вернулась способность мыслить. Она должна узнать правду – после этой мысли ей тут же стало понятно, что делать. Причем немедленно.

Она пересчитала, сколько денег осталось от папиного подарка. Впритык, но хватит на билет до острова в одну сторону. На еду и первый класс в поезде уже не останется, но это не важно. Джейн знала, что не сможет ни есть, ни спать, пока не узнает правду. Она спустилась к ужину – Мэри подала его в утренней столовой – и попыталась хоть что-то съесть, чтобы служанка ничего не заподозрила.

Мэри заподозрила.

– Горло сильнее болит, мисс Виктория?

– Нет, с горлом все в порядке, – ответила Джейн. Ей самой показался странным собственный голос, как будто говорил кто-то другой. – Мэри, ты не знаешь, в котором часу вернутся мама и бабушка?

– Обещали поздно, мисс Виктория. Вам же известно, что бабушка с тетей Гертрудой собирались обедать у дяди Уильяма, они там встречаются со старыми друзьями, а мама едет на вечеринку. Она вернется после полуночи, а старую хозяйку Фрэнк должен забрать в одиннадцать.

Поезд дальнего следования уходил в десять. Времени у Джейн еще было хоть отбавляй. Она поднялась к себе, сложила в небольшую сумку самое необходимое, прихватила коробочку имбирного печенья с прикроватной тумбочки. Ночная тьма зловеще глянула на нее через окно. Дождь опять застучал в стекла. Ветру было очень одиноко среди облетевших вязов. Джейн когда-то числила дождь и ветер среди своих друзей, но сейчас они вдруг обернулись врагами. Все пытались причинить ей боль. Всё в ее жизни сгубили, вырвали с корнем. Джейн надела пальто и шляпу, взяла сумку, зашла к маме в комнату, прикрепила к подушке записочку и тихонько спустилась вниз. Мэри с Фрэнком ужинали на кухне, дверь туда была закрыта. Джейн тихонько позвонила и вызвала такси; к его приезду она уже ждала снаружи. Джейн спустилась по ступеням крыльца дома номер 60 и в последний раз прошла через мрачные чугунные ворота.

– На вокзал, – сказала она шоферу.

Они помчались по мокрой улице, напоминавшей черную реку с утонувшими в ней огнями. Джейн собиралась узнать правду у единственного человека, который эту правду знал… у отца.

42

Из Торонто Джейн выехала вечером в среду. Вечером пятницы она добралась до острова. Поезд мчался по мокрым просторам. Ее любимый остров сейчас совсем не казался красивым. Он был столь же уродлив, как и любое другое место в начале весны. Прекрасны были лишь тонкие белые березы на темных холмах. Всю дорогу, и днем и ночью, Джейн сидела с прямой спиной, питаясь одним лишь имбирным печеньем – когда удавалось протолкнуть его в горло. Она почти не двигалась, но ей все время казалось, что она бежит… бежит, пытаясь кого-то нагнать, а этот кто-то уходит от нее все дальше и дальше.

Она не стала сходить в Шарлоттауне. Сошла в Вест-Тренте, на маленьком полустанке, где поезд останавливался только по требованию. Отсюда до Холма над Маяком было всего пять миль. Джейн отчетливо слышала вдали рев океана. В другое время он бы ее заворожил – звучная мелодия, долетавшая до нее на крыльях ветра темно-серой ночи на древнем Северном побережье. Сейчас она ничего этого не замечала.

Днем шел дождь, теперь разъяснилось. Дорога была каменистой, ухабистой, вся в лужах. Джейн шла, не обращая на это внимания. И вот на фоне восходящей луны обозначились темные силуэты елей. Лужи на дороге превратились в озера расплавленного серебра. Она проходила мимо домов, и они казались ей чужими, далекими, как будто в каждом перед ней захлопнули дверь. Ели словно равнодушно повернулись к ней спинами. Где-то далеко, за залитыми бледным лунным светом долами, лежал лесистый холм, на котором для нее обязательно должен был гореть свет. Увидит ли она свет на Холме над Маяком – или папы не окажется дома?

Знакомая собака остановилась с ней побеседовать, но Джейн от беседы отказалась. Мимо промчалась машина, залила ее светом фар, окатила с ног до головы фонтаном грязи. За рулем сидел Джо Уикс, который, будучи двоюродным братом миссис Мид, обладал семейным талантом коверкать слова: добравшись до дома, он рассказал жене (которая ему не поверила), что встретил на дороге то ли Джейн Стюарт, то ли ее предвидение. Джейн и сама чувствовала себя привидением. Она, по собственным ощущениям, шла уже целую вечность… и идти ей оставалось еще одну вечность… по этому призрачному миру, залитому холодным лунным светом.

Вот дом Младшего Дональда, в гостиной горит лампа. Там висят красные занавески, и, когда вечером их задергивают, свет окрашивается в розовое. Потом были огни в доме Старшего Дональда… и вот наконец дорожка, ведущая на Холм над Маяком.

На кухне горел свет!

Джейн дрожала, шагая по глубокой колее, потом через двор, по унылому грязному саду, где некогда шелковисто трепетали восторженные маки; подошла к окну. Какое грустное возвращение – не таким она его видела в мечтах!

Джейн заглянула внутрь. Папа читал у окна. На нем был старый поношенный твидовый костюм и красивый серый галстук с красными пятнышками – Джейн сама его выбрала прошлым летом. Во рту у него пыхтела «задумчивая старушка», ноги папа закинул на диван, где спали обе собаки и Питер Первый. Монетка вытянулась у теплого цоколя керосиновой лампы, стоявшей на столе. Раковина в углу была забита грязной посудой. Джейн увидела это и ощутила очередной укол боли.

Через миг Эндрю Стюарт поднял глаза и, к собственному несказанному изумлению, увидел, что перед ним стоит его дочь – с мокрыми ногами, вся в грязи, бледная и с таким несчастным лицом, что его тут же обдало волной страха. Неужели ее мать…

– Господи боже, Джейн!

Джейн, которую едва ли не тошнило от ужаса, тут же выпалила вопрос, ради которого приехала в такую даль:

– Папа, ты собрался развестись и жениться на мисс Морроу?

Папа изумленно вытаращился на нее. А потом выкрикнул:

– Нет! – и повторил: – Нет… нет… нет! Джейн, кто тебе такое сказал?

Джейн шумно выдохнула, пытаясь осознать, что кошмар остался в прошлом. И не могла… пока не могла.

– Мне написала тетя Айрин. Что ты едешь в Бостон. И она сказала…

– Айрин! Айрин вечно выдумывает всякие глупости. Намерения у нее самые лучшие, но… Джейн, выслушай меня раз и навсегда. У меня одна жена, и другой никогда не будет.

Папин голос сорвался, взгляд уперся в Джейн.

Джейн, которая никогда не плакала, заплакала.

Он подхватил ее на руки.

– Джейн, дурочка ты моя ненаглядная! Как ты могла в такое поверить? Мне нравится Лилиан Морроу… и всегда нравилась. Но я никогда бы не смог ее полюбить. Поездка в Бостон? Да, действительно, я еду в Бостон. И у меня есть отличная новость, Джейн. Мою книгу наконец-то приняли к изданию. В Бостон я еду, чтобы окончательно обо всем договориться с издателем. Солнышко, ты правда пришла сюда пешком из Вест-Трента? Какой я молодец, что вывесил в небо луну! Но ты же вся промокла. Тебе нужно немедленно заварить горячего какао – сейчас я это сделаю. Собаки, состройте приветливые морды. Питер, помурлычь. Наша Джейн