(«Я как раз вчера прочитала в Библии: „Смерть и жизнь – во власти языка“[46]. Верно… совершенно верно!»)

– А потом мама написала мне и пригласила приехать в гости. Эндрю сказал: «Поезжай, если хочешь», вот так просто. А Айрин добавила: это шанс поправить наши отношения…

(«Так и вижу ее улыбку».)

– Я поехала. И… и… мама захотела, чтобы я осталась. Она видела, что я несчастна.

(«И не преминула этим воспользоваться».)

– Я не могла больше жить с человеком, который меня ненавидит, Джейн-Виктория… не могла… и поэтому… поэтому я написала ему, что будет лучше, если я не вернусь. Я… я сама не знаю… Все как будто бы происходило не наяву… Если бы он в ответ позвал меня вернуться… но он не позвал. Я больше ничего от него не слышала, пока не пришло то письмо, где он просил, чтобы ты к нему приехала.

Джейн молчала, пока мама не закончила свой рассказ, только в паузах думала свои мысли, – но тут не сдержалась:

– Он писал!.. Писал и просил тебя вернуться, а ты ему не ответила… Ты не ответила, мама.

Мать и дочь молча смотрели друг на друга в тишине большой, красивой неприветливой комнаты.

А потом мать прошептала:

– Я не получила его письма, Джейн-Виктория.

Обсуждать эту тему они не стали. Обе прекрасно знали, что случилось с письмом.

– Мама, еще не поздно…

– Нет, лапушка, поздно. Слишком многое стоит между нами. Я не могу снова порвать с мамой… Второй раз она меня не простит… И она так меня любит. Я – все, что у нее есть…

– Чушь! – отрывисто выпалила Джейн, как оно свойственно Стюартам. – У нее есть тетя Гертруда, дядя Уильям и тетя Сильвия.

– Это… это совсем другое. Она не любила их отца. А еще… не могу я ей дать отпор. Кроме того, ему я больше не нужна. Мы чужие люди. Вот только, Джейн-Виктория, жизнь утекает попусту… как вода сквозь пальцы. Чем отчаяннее я пытаюсь ее удержать, тем быстрее она утекает. Я и тебя потеряла…

– Что ты, мама!

– Да, ты теперь принадлежишь не столько мне, сколько ему. Я не виню тебя… что ты с этим можешь поделать? Но с каждым годом ты будешь принадлежать ему все больше… и в результате мне совсем ничего не останется.

Вошла бабушка. Подозрительно посмотрела на них обеих.

– Ты забыла, что едешь на ужин, Робин?

– Похоже, что да, – странным голосом ответила мама. – Но не важно… теперь я вспомнила. И… и больше уже не забуду.

Когда мама вышла, бабушка не сразу за ней последовала.

– Что ты такое сказала, чтобы так расстроить свою мать, Виктория?

Джейн посмотрела на нее недрогнувшим взглядом:

– Что случилось с письмом, которое папа написал маме много лет назад, в котором просил ее вернуться?

Бабушкины холодные и жестокие глаза вдруг полыхнули огнем.

– Вот оно что? И ты считаешь, что это твое дело?

– Да, считаю, поскольку я их дочь.

– Я поступила с ним так, как считала нужным, – я его сожгла. Она осознала свою ошибку, вернулась ко мне, причем я заранее знала, что она вернется. Я не хотела, чтобы она вновь сбилась с пути. Не строй козней, Виктория. Я пока еще в состоянии переиграть вас всех.

– Никто не строит козней, – ответила Джейн. – Но я хочу сказать тебе одну вещь, бабушка. Мама с папой все еще любят друг друга, и я это знаю.

Бабушкин голос был холоднее льда:

– Не любят. Все эти годы мать твоя была счастлива – пока ты не начала бередить в ней воспоминания. Оставь ее в покое. Она моя дочь, и никто посторонний не сможет встать между нами: ни Эндрю Стюарт, ни ты, ни кто-то иной. Будь любезна, запомни это.

41

Письма принесли все сразу, в последний день марта. Джейн не пошла в Святую Агату: накануне у нее немного болело горло, и мама решила, что ей лучше остаться дома. Но горло почти прошло, и Джейн была вполне счастлива. Скоро апрель – не совсем весна, но хоть надежда на весну. Еще два месяца с небольшим, и настанет июнь – время свидания с ненаглядным Холмом. Она уже планировала, как расширит свой садик – например, посадит ряд шток-роз внизу у плотины. Она их посеет в августе, и следующим летом они будут цвести.

Бабушка, тетя Гертруда и мама уехали к миссис Моррисон на бридж и чай, так что всю дневную почту Мэри принесла Джейн – а та тут же набросилась на три письма, адресованные ей. Одно от Полли, одно от Щепки, одно… Джейн опознала разборчивый почерк тети Айрин.

Первым она прочитала письмо от Полли – славное письмо, очень смешное, с кучей шуток с Холма над Маяком. Там была одна новость про папу: он в ближайшее время собирается съездить в Америку, в Бостон, в Нью-Йорк или еще куда. Полли что-то темнила. А дальше шел абзац, над которым Джейн от души посмеялась… чтобы потом уже не смеяться очень долго. Оглянувшись вспять через много-много лет, она поняла, что это был последний смех ее детства.

«Мистер Джулиус Эванс на прошлой неделе ух как разозлился, – писала Полли. – Потому что у него в бочонке со свежим кленовым сиропом утонула крыса, и он страшно сокрушался – теперь придется все вылить. А папа говорит, да ничего он не стал выливать, так что мы теперь на всякий случай берем сироп у Джо Болдуина».

Все еще хохоча, Джейн вскрыла письмо от Щепки. И ей тут же попался на глаза один абзац на второй странице:

«Тут все говорят, что твой папа собирается получить у янки развод и жениться на Лилиан Морроу. Значит, она теперь будет твоей мамой? Как оно тебе? Наверное, по правильному она будет твоей мачехой, только это совсем смешно, когда твоя настоящая мама жива. А у тебя фамилия поменяется? Карауэй говорит, что нет, но у них в Америке все не как у людей. В общем, я надеюсь, что ты все равно приедешь летом на Холм над Маяком».

Джейн замутило и затрясло от ужаса, она выронила письмо и схватила другое, от тети Айрин. А она еще гадала, с чего бы тетя Айрин решила ей написать… Теперь все стало понятно.

В письме было написано: тетя Айрин подозревает, что ее брат Эндрю собирается поехать в Америку и провести там довольно много времени, чтобы получить американский развод.

«Может, конечно, душенька, это и не так. Мне он ничего не сказал. Но тут все про это судачат, а ведь не бывает дыма без огня, и я полагаю, что тебе нужно к этому подготовиться. Я знаю, что некоторые его друзья уже много лет советовали ему развестись. Со мной, правда, он никогда это не обсуждал, а я ему ничего не говорила ни за, ни против. По некой совершенно мне неведомой причине он в последние два года перестал со мной откровенничать. Но у меня сложилось впечатление, что его материальное положение крайне неудовлетворительно. Уверена, ты не станешь из-за этого переживать… Если бы я боялась, что ты станешь переживать, то не стала бы тебе этого писать. Ты настолько здравомыслящая… я не раз замечала, что ты крайне зрелая для своих лет. Но, разумеется, если мои подозрения справедливы, для тебя многое изменится. Он, возможно, женится снова».

Если вы когда-нибудь видели, как гаснет пламя свечи, вы поймете, как выглядела Джейн, когда вслепую брела к окну. День выдался мрачный, с зарядами ледяного дождя. Джейн смотрела на жестокую, отталкивающую, безжалостную улицу и ничего не видела. Никогда еще она не испытывала столь жгучего стыда, столь жгучего горя. Одновременно ей казалось, что она должна была это предвидеть. Прошлым летом постоянно проскальзывали разные намеки. Она вспомнила ласковое «Дрю» Лилиан Морроу и папину откровенную радость в ее обществе. А теперь, если эта мерзость правда, значит Джейн больше никогда не поедет на лето на Холм над Маяком. Они что, посмеют жить вместе в доме на Холме? Лилиан Морроу – ее мать!