Он был слаб: больные лёгкие не давали покоя. За время боёв папа два раза лежал в полевых госпиталях, а теперь пришёл домой негодным к дальнейшей службе. И оттого стал замкнутым.

Но Вера любила его так же сильно, как раньше. Она прибегала к нему под предлогом помочь, когда он налаживал своё довоенное ремесло – сапожничество. Придерживала колодку или подавала гвозди, смотрела на папины торчащие усы с сединой и морщинки у глаз, вслушивалась в его голос, прерываемый сухим кашлем. Такой родной и спокойный.

– Дело непростое, – сказал папа, размышляя, как подогнать под Верину ногу старые кирзовые сапоги, выменянные у солдат на молоко. – Придётся ещё портянок намотать, а то ножка-то у тебя мала. – И, прокашлявшись, добавил: – Но зато тепло будет. А то мать пошила тебе тапочки на книжной обложке вместо подмётки. Это, конечно, хорошо, но только сейчас, летом. В холода не пойдёт. – Он снова откашлялся: – Готовь, как говорится, сани летом.

Глядя на папу и слушая его, Вера улыбалась. Она ещё не знала, что готовит для неё это лето. Точнее, не оно, а фашисты.

Бомбёжка

Вера бежала через поле к Мане – похвалиться обновками. По дороге останавливалась и кружилась. Мама из своей тёмно-синей в красный цветочек юбки пошила ей удобные шаровары. Каждую штанину Вера подвязала вшитой верёвочкой – получились два ровных бантика. Как раз под стать бантику на красном, выкрашенном ягодами крушины, верёвочном пояске фуфайки. А ещё к школе мама обещала выменять у солдат на масло и перешить под Верин размер гимнастёрку. Вот Маня обзавидуется!

Увидев подружку, Вера хотела крикнуть ей, но прислушалась: что это? Далёкий, но всё нарастающий гул самолётов. Последние несколько дней немцы беспощадно обстреливали и бомбардировали освобождённый уже город. В вышине то раздавалось звонкое жужжание «мессершмиттов» вперемешку с трескотнёй их пулемётов и пушек, то басовистый гул бомбардировщиков.

Вера увидела в небе самолёт. А на земле, недалеко, раздались тревожные мужские голоса. Девочка оглянулась. По дороге ехал грузовик полуторка. Он остановился. Солдаты повыскакивали из кузова. Некоторые замахали ей руками, будто прогоняя. «Надо уходить», – поняла Вера, сделала шаг, снова глянула на немецкий самолёт, чтобы бежать в сторону от него, и – заворожённо замерла: от самолёта отделилось что-то серебристое, и так ярко блестело на солнце…

Бомба!

Вера сорвалась с места. На краю поля рос куст отцветшей уже сирени. Вера забежала за него и присела. Но тут – как шандарахнуло! Правую ногу словно резануло ниже колена – осколок…

Завернув болтавшееся мясо и прижимая его рукой, Вера быстро захромала к дому. Она видела, как несколько солдат из полуторки стали поднимать с травы своего израненного сослуживца. Под его телом лежал маленький мальчик. Он был жив. Солдаты кивнули ребёнку, мол, уходи, а товарища подхватили под руки и потащили в машину.

Полусогнувшись, Вера спешила к маме, стараясь не смотреть на ногу. Она нарочно глядела по сторонам, чтобы отвлечься от боли и не испугаться вида того, что ощущалось горячо и липко.

– Ой, мамочка, ой не гляди! Кажется, меня ранило.

Мама заметалась в растерянности. Выбежала из дома на дорогу. По ней, на счастье, на своей хромой кобыле, запряжённой в оглобли с телегой, ехал сосед Трофим.

– Трофимочка, отвези мою девочку в госпиталь, – побежала за ним мама.

В госпитале военврач, назвав Веру дочечкой, спросил:

– Можешь потерпеть?

– Могу.

– Умница. Только не плачь. А то в коридоре мама стоит. Услышит, что ты плачешь, упадёт ещё.

Вера не плакала, слёзы лились сами. Она только шипела сквозь зубы, пока врач обрезал куски мяса и зашивал рану. Потом он поднял девочку на руки и переложил на койку.

– Мамочка, миленькая, – запричитала Вера, когда мама вошла, – зачем ты меня привезла в тот госпиталь, где по живому режут? Лучше бы ты меня привезла туда, где покладут – и само заживает.

– Женщина, – обратился к маме врач, – я не смогу долго её держать. У меня солдаток некуда класть. Приезжай через неделю и забери дочку.

А Вере сказал:

– Ты умница: не плакала. Ты у нас герой!

В длинного и в короткого

На ногу Вере военврач наложил шину – зафиксировал. Нога перестала гнуться в колене. Но хорошо было то, что санитар подогнал под Верин рост костыли, и с ними можно было ходить.

Вера ждала маму, чтобы поскорее вернуться домой. Всё-таки в госпитале витала атмосфера боли и страданий. А среди здоровых родных – Вера знала – она будет поправляться быстрее.

И ещё надеялась, что там ей перестанут сниться страшные эсэсовцы, которые творили что хотели, когда город ещё был оккупирован. Высокие, будто специально тянущиеся вверх, в зелёных мундирах. На одном рукаве череп и скрещённые кости, на другом – фашистский знак – свастика. Вере часто снилось, как эсэсовец пинает ногой калитку и та с хрустом стукается о забор. Требовал: «Млеко! Кура! Яйки!» Тихий, но ворчливый голос матери отвечал: «Хвороба тебе, лихоматери твоей, а не яйку!» Вера кричала во сне как можно громче и мотала головой, чтобы поскорее проснуться. Чтобы не видеть, как немец бьёт мать.

Садилась на кровать и проводила ладонями по лицу, будто без воды умывалась, прогоняя страшное видение. На соседней койке стонала девушка-солдат. Вера думала: «Может быть, её стоны нагоняют на меня этот сон снова и снова? И что такое «лихоматери»? Надо будет спросить у мамы».

Мама пришла за ней с тележкой. Два колеса впереди, две доски, положенные поперёк кузова, похожего на поддон, две ручки сзади. На такой «машине» Вера и доехала до двора.

– Вера! Вера! – бросилась к ней Маня, не поймав тряпочный, ею самой сшитый мяч, который бросил ей Лёнька.

Вера обняла подбежавшую подругу. И через её плечо заметила, что Лёнька тоже летит к ней. Как может, прихрамывая и подтягивая левую ногу. Хотя сколько уже прошло… Полтора года, как немец стрелял по нему из-за Федьки-дурачка. Вера, не выпуская из объятий подругу, обняла и Лёньку.

– Всё-всё, – сказала мама, – тебе надо отдыхать. Пойдём.

– Мамочка, можно мы немного поиграем? – попросила Вера.

Мама задумалась. Потом вздохнула и разрешила.

– Только недолго. Тебе поесть нужно, силы восстановить, – сказала она. – Я пошла обед собирать. Приходи.

Вера подождала, пока мама зайдёт