Так нет в Киеве защитничков,

Нет заступничков».

Говорил ему молодой Ермак Тимофеевич:

«Ай же ты, солнышко Владимир-князь,

Родной любимый мой дядюшка!

Дай же ты мне благословеньице —

Выехать ко царю Калину нечестивому

Во ту силу во поганую,

Попробовать своих плеч богатырскиих».

Отвечает ему Владимир стольнокиевский:

«Ай же ты, родной мой племянничек,

Молодой Ермак Тимофеевич!

Не дам я тебе благословеньице

Выехать ко царю Калину нечестивому,

Ты, Ермак, еще младешенек,

Тебе, Ермак, двенадцать лет от роду,

Прервешь свою силу богатырскую,

И убьют тебя татары поганые».

Говорит молодой Ермак Тимофеевич:

«Ай же ты, дядюшка мой любимыий!

Дай же мне благословеньице

Повыехать в раздольице чисто поле

Посмотреть только на силушку поганую».

Дал ему Владимир благословеньице

Посмотреть на силушку поганую.

Садился Ермак на добра коня,

Брал саблю булатную,

Брал острое копье мурзамецкое

И поехал в раздольице чисто поле.

Посмотрел он на силушку поганую:

Нагнано-то силушки черным-черно,

Черным-черно, как черного ворона;

И не может светить красно солнышко

Через пар лошадиный и человеческий.

Серому волку вкруг силы той не обрыскать,

Ясному соколу три дня и три ночи лететь, не облететь.

Говорит себе молодой Ермак Тимофеевич:

«А поеду я во силу поганую,

Попробую я своих плеч богатырскиих,

Храбрости своей молодецкоей».

Выехал он, Ермак, в силушку великую,

Стал он эту силушку конем топтать,

Конем топтать, копьем колоть,

Копьем колоть, саблей рубить.

Бьет силушку, как траву косит.

И бился он с утра и до вечера,

Не едаючи и не пиваючи,

Добру коню отдыха не даваючи.

На ту пору и на то времечко

Прознал Илья Муромец о новой беде над Киевом,

Поспешил он к Киеву с богатырями-братьями.

И стояли они на Латынской горе высокоей

Двенадцать богатырей святорусскиих,

Двенадцать без единого,

Илья Муромец во двенадцатых.

Смотрели они на силу на татарскую:

Многим ли им, молодцам ехати,

А двум ли, трем молодцам ехати,

Али всем русским богатырям?

Говорил тут старый казак Илья Муромец:

«Ай же вы, братьица мои крестовые,

Славные богатыри святорусские!

Уж давно нам от Киева отказано,

Отказано от Киева двенадцать лет.

Разве больше некому ныне выехать из Киева,

Как повыехал молодой Ермак Тимофеевич.

Прервет он свою силу богатырскую,

Убьют его татары поганые.

Поезжай-ка ты, Алешенька Попович, во чисто поле,

Накидывай ты на него путы крепкие,

Чтобы укротил он свое сердце богатырское,

Да говори ему таковы слова:

«Ты ведь, Ермак, нынче позавтракал,

Оставь нам, богатырям, пообедати».

Выехал Алеша Попович во чисто поле,

Накидывал он путы крепкие

Ермаку на плечики его могучие.

Пооборвал Ермак путы крепкие,

Не хочет укротить свое сердце богатырское,

Еще пуще стал разить силу поганую.

Посылает Илья Муромец Добрыню Никитича:

«Поезжай-ка ты, Добрынюшка, во чисто поле,

Наложи ты на Ермака путы крепкие

На его на плечики могучие,

Чтобы укротил свое сердце богатырское,

Сам говори ему таковы слова:

«Ты ведь, молодой Ермак, позавтракал,

Оставь нам, старым, пообедати».

Поехал Добрыня во чисто поле,

Накладывал он путы крепкие

Молодому Ермаку на плечи могучие.

Пооборвал Ермак и те путы крепкие.

Не укротил сердца своего богатырского,

Храбрости своей молодецкоей,

Еще ярее накинулся на силу поганую.

Поехал сам Илья Муромец во чисто поле,

Накинул путы крепкие Ермаку на плечики,

Сам говорил таковы слова:

«Ай же ты, молодой Ермак Тимофеевич!

Укроти-ка свое сердце богатырское,

Ты нынечко ведь позавтракал да и пообедал,

Оставь ты нам, старым, хоть поужинать».

Тут молодой Ермак Тимофеевич

Припадал на грудь Илье Муромцу,

Не ведал он своих ран глубокиих.

От тех ран глубоких многиих

Молодой Ермак преставился.

Тут старый казак Илья Муромец

Звал свою дружинушку хоробрую,

Двенадцать богатырей без единого,

Сам-то Илья во двенадцатых,

Поехали раздольицем чистым полем,

Порубили всю силу поганую у царя Калина.

Сам Калин в улусы свои убежал,

Клялся не ходить больше к городу Киеву.

Василий Игнатьев и Батыга

Старина пятьдесят девятая. К Киеву опять подступил с несметной силой царь Батыга. У князя Владимира не оказалось ни одного богатыря. Нашелся в Киеве только богатырь пьяница Василий Игнатьев.

Как из далеча было из чиста поля,

Из-под той белой березки кудреватоей,

Из-под того ли кустичка ракитова

Выбегали четыре тура златорогие,

И бежали они мимо града Киева,

И видели над Киевом чудны́м-чудно́,

И видели над Киевом дивны́м-дивно́:

Ходит по той стене городо́вой душа красна девица,

Держит в руках книгу Леванидову,

Сколько не читает, а вдвое плачет.

Побежали прочь туры от Киева

И встретили турицу родную матушку:

«Здравствуй, турица родная матушка!» —

«Здравствуйте, туры малы деточки!

Где вы ходили, где вы бегали?» —

«Шли мы, бежали мимо града Киева

И видели над Киевом чудным-чудно,

И видели над Киевом дивным-дивно:

Ходит по той стене городовой душа красна девица,

Держит в руках книгу Леванидову,

Сколько не читает, а вдвое плачет».

Говорит им турица, родна матушка:

«Ай же вы туры малы детушки!

То не девица плачет, то стена плачет,

Плачет стена городовая,

Ведает она невзгодушку над Киевом,

Ведает она невзгодушку великую».

С той ли стороны со восточноей

Подымался поганый Батыга-царь

С сыном Батыгом Батыговичем,

С зятем Артаком и братом Коршаком,

С силой великою неверною,

Обстала сила бессчетная Киев-град,

А и доброму молодцу проезду нет,

А и серому волку прорыску нет,

А и черному ворону пролету нет.

И пишет Батыга Владимиру-князю со угрозою:

«Ай же ты, старый пес, Владимир стольнокиевский!

Сдай мне Киев-град без бою, без кроволития великого.

Дашь Киев