Ночами ей снилось, как ножницы парикмахера простригают ей голову насквозь, делая в ней дырку, большую круглую черную дырку…

– Помнишь, ты давно еще писал мне про какую-то Дырку? Что это?

– Почему ты спрашиваешь?

– Ну не знаю… я забыла тогда, а потом как-то засело в голове.

Они давно уже не ругались. Алиса болтала с Лео (так звали этого психа) о музыке, о фильмах, о животных – обо всем, что было с ней до войны. Конечно, и тут были скользкие темы, но как-то так получалось, что они, эти темы, сами собой выпрыгивали из разговора.

О том, что Лео – бобер, Алиса вообще не вспоминала. Оказалось, что ей пофиг. Если честно, ей всегда было пофиг – просто кто-то завелся в ней тогда из-за этого стиха или, может, из-за рассказа нацидейки и подменил настоящую Алису.

Странно, но Лео до сих пор не знал, каким адским уродством теперь была Dark Алька, – в ее альбомах все еще красовался длинноволосый рыжик. Нынешняя Алиса была похожа на игуану, нашпигованную железом, как снаряд. Ей было горько, но она чувствовала, что только такой быть честно и правильно сейчас, когда война. Алиса до сих пор не узнавала себя в зеркале, до сих пор тыкала пятерней в лоб, поправляя несуществующие локоны. Ей казалось, что зеркало, в котором сидит этот монстрик, затягивает ее в себя, как дырка со сквозняком.

В городе на нее показывали пальцем, и из-за этого Алиса стала чувствительной к шорохам и шевелениям – не хуже настоящей игуаны. Она научилась видеть и слышать шкурой, научилась быть антенной и отовсюду ловить сигналы, которые не могла расшифровать, и просто переполнялась ими, как память зависшего ноута.

В этих сигналах сквозило то, чего она не могла ни понять, ни назвать. Это было похоже на привкус сна, который приснился и забылся, и его уже не видно, но он все равно сидит в тебе как заноза.

Алиса не сразу поняла, что этот привкус как-то связан со словом «дырка», хоть само слово не звучало или почти не звучало вокруг нее…

– Ну расскажи про эту Дырку! Не жлобись! Что это?

– Алиса, не могу, не спрашивай.

– Ну что ж такое!

– Это опасно. Я не могу говорить.

– Что опасно?

– Говорить про это.

– Как может быть опасно – говорить?!

– Ну так. Алиса, я не придуриваюсь. Из-за этого погибла моя девушка. Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

– Во как… сочувствую… а отчего она погибла? Из-за Дырки?

– Никогда не произноси это слово! Тебе ясно? Тьфу-тьфу-тьфу, чур тебя.

– Ты суеверный?

– Все, закрыли тему.

* * *

Однажды на остановке ей встретился странный мальчик.

Чем он был странный, Алиса не поняла. Мальчик как мальчик, только выглядит как маленький старичок. Он пялился на нее… на нее все пялились, но этот как-то особенно. Не с удивлением или ужасом, а как гипнотизер.

Обычно Алиса делала вид «мне все пофиг», но тут не выдержала:

– Что, ирокеза не видел, что ли? – и картинно затянулась (хоть на остановке и нельзя). Ей не нравилось курить, но Алиса упорно приучала себя к куреву, злорадно думая, как портит себя.

Мальчик молчал.

Мимо неслись машины, сверкая зеркалами, и почему-то – от солнца, наверное, – у Алисы закружилась голова и ей почудилось, что мальчик зыблется, как картинка на испорченном мониторе, и вся остановка зыблется вместе с ним.

«Нагретый воздух, – поняла она, – как в пустыне». Это было ясно, но…

– Знаешь, что такое Дырка? – вдруг спросила Алиса неожиданно для себя.

Мальчик дернулся и выпучил глаза.

– Чё дергаешься? – пробормотала она дрожащим голосом. – Знаешь – так отвечай.

Мальчик подошел ближе, не сводя с нее глаз.

– Не пиши больше таких стихов, – сказал он. Алису кольнуло током. – Даже если попросят, потребуют… Не бойся и не пиши. Пообещай!

– Э-э-э… каких стихов? – попробовала она придуриться и сразу поняла, что не выйдет. – Чего это я буду тебе обещать? С какой стати?

– Не пиши! Обещай!

– Пусть тебе твоя младшая сеструха обещает! – крикнула Алиса, подхватившись и вбегая в маршрутку, которая подъехала так вовремя.

Правда, оказалось, что это не та, но все равно ей было близко…

Странный мальчик не шел из головы. Вернувшись домой и включив ноут, Алиса пролистнула новости (в последнее время она всегда так делала) и увидела там: «В центре Ослобурга ребенок сорвал стихийную манифестацию патриотов, обесточив аппаратуру, которую настраивали три дня. Родители уверяют, что воспитывали его в истинно народном духе…»

«Ну и детки пошли, – думала она, открывая “ВТусовке”. – Та-ак, есть непрочитанные… Наверняка это Лео…»

Это был не Лео. Какой-то Гураль Пляцка писал ей: «Здравствуй, Алиса! Я представляю добровольную правительственную организацию “С песней – к Ослану”. Мы объединяем неравнодушную молодежь, готовую сплотиться в нашей великой борьбе. У меня к тебе, как к выдающемуся поэту современности, важное задание. Ты должна написать еще одно стихотворение, раскрывающее всю суть происходящего, все кипение наших сердец! Оно прогремит по всей стране, и на тебя будет равняться вся молодежь твоей Родины! У тебя будет помощник-консультант – профессор, доктор словомудрия, который поможет тебе справиться с этим ответственным заданием. Времени у тебя мало, ибо враг не дремлет…»

«Как они нашли меня? – думала Алиса. – Заложил кто? Или…»

Она позвонила маме, потом папе. Те не брали трубку – как всегда, когда были нужны. Впрочем, Алиса и так знала, что они скажут: «Сама виновата. Пиши, другого выхода нет. Иначе опасно. Папа и так на плохом счету…»

Она не ответила Гуралю Пляцке.

Вместо этого она заново накрасилась – погуще и почерней, чтобы не реветь, если захочется, – и выбежала на улицу. Школы в тот день не было, и Алиса просто моталась по городу. Было жарко, и он плыл, как большой мираж. Или как тот мальчик на остановке, который почему-то все знал.

Родители не отвечали, и это не нравилось Алисе.

И еще ей было очень грустно. Она вдруг поняла, что на нее взгромоздилась огромная, необъятная ответственность, и ей очень не хотелось нести ее в одиночку. Хотелось, чтобы ей подсказали, как быть, и потом она могла бы объяснить – «у меня не было выбора…».

Но он был. И чувство этого выбора было самым жутким чувством в жизни Алисы. Она думала посоветоваться с Лео… но и в этом не было смысла. Конечно, он скажет ей – «ни в коем случае не пиши, не работай на этих уродов… лучше напиши что-нибудь улетное про нашего Великого Бобра…». И еще ей было стыдно говорить с ним о таком. Как-никак он один из них.

Хотя дело было совсем не в этом. Просто Алиса понимала, что бобер Лео здесь не советчик, как их кот Баламут не советчик в вопросе расселения мышей.

Где-то еще глубже Алиса понимала, что здесь ей никто не советчик. Вообще никто. И это было тоскливо до холода в голове.

Пока она шаталась по улицам, стемнело. Город уходил в душную муть и плыл в ней, сползая набекрень… или это просто Алису мутило от пачки, выкуренной за сутки.

Вдруг она поняла, что ей делать.

* * *

Вообще-то она давно знала это, просто такие вещи голова не сразу принимает, хоть они и кричат ей – «разуй глаза!». Похоже, это и правда был единственный выход. Жестковато, да. Но в конце концов, курево и железная игуана в зеркале – тоже жестко. И ничего. А девушка под пальмой без ног и внутренностей – это еще жестче. «Тебе будет даже не так больно, – говорила себе Алиса. – Ты еще легко отделаешься».

Войдя в свой дом, она поднялась на последний этаж. «Последний во всех смыслах», – думала Алиса. Оказывается, думать можно, заслоняя от себя другое думанье. Другое было нельзя, и она думала это.

Дверь на крышу иногда была закрыта, а иногда открыта. Как сейчас. «Значит, судьба», – думала Алиса, поднимаясь по узкой лестнице.