– Видишь ли, Лео, – медленно говорил Амбуаз, глядя в свою чашу. – Давай будем честными и признаемся друг другу: мы ничего не знаем об этой войне.

– Как это «не знаем»? Вы что, не смотрите ящик? Не читаете новости?

– Откровенно говоря, нет… Но и не в этом дело. Есть такой анекдот: приходит старый дед вроде меня к доктору и говорит: «Доктор, доктор, вот Кирпатычу восемьдесят два и он может пять раз… отжаться, а мне семьдесят и я ни разу не могу!» – «А откуда вы знаете, – говорит доктор, – что он может пять раз?» – «Так он сам мне говорил», – отвечает дед. «Ну так и вы говорите!» – советует доктор…

– То есть… вы намекаете, что все врут? Правокачи тоже так говорят, но…

– Вот именно. Говорят, – с особой интонацией повторил Амбуаз.

– …Но допустим. Тогда надо поехать туда и все проверить самому! Все увидеть собственными глазами… Ездят же туда парни – волонтеры, добровольцы… и даже девушки ездят. Вон Ева Скоропалько без ноги вернулась…

– Понимаешь, Лео, – еще медленнее сказал старик, – беда в том, что наши собственные глаза ненамного правдивее чужих.

– Как это? – уставился на него Лео. – Я вас не понимаю.

– Сейчас поймешь. Сейчас ты увидишь, как я глотну вина, и сразу все поймешь…

Амбуаз с заговорщицким видом поднес чашу к губам.

Лео вдруг охватил озноб. На мгновение он поверил, что это какой-то древний ритуал, который откроет ему неведомую истину…

– Ну? Что ты видел? – Профессор поставил чашу на стол. – Опиши!

– И… и все? – разочарованно спросил Лео, во все глаза глядя на старика.

– Почти. Так что же ты видел?

– Я видел… да ну, даже смешно говорить…

– И?

– Видел, как вы выпили вина. И все, – с упреком сказал Лео.

– Ты в этом уверен?

– Конечно. Я же видел!

– Вот в том-то и дело, Лео. – Амбуаз откинулся на спинку стула. – Ты видел то, что хотел видеть. На самом деле я не сделал ни глотка. Я даже не обмочил губы.

– Но… но…

На Лео было жалко смотреть. Старикан разыграл его, как бессовестный пранкер!

– Если бы ты сказал: «Я видел, как вы поднесли чашу к губам»… Но ты знал, что я сделаю глоток, и был уверен, что видел именно это. А теперь представь, что на войну едут люди, которым сказали: «Там вы увидите, как такие-то негодяи обижают таких-то несчастных…»

– Но… но как же тогда? Выходит, себе нельзя доверять? Ведь есть даже такое слово – «очевидец»!

– Конечно. Он же свидетель. Одно из базовых понятий криминалистики. Ты знаешь, как работают со свидетелями?

– Как?

– Устраивают перекрестный допрос. Свидетеля допрашивают попеременно защитник и обвинитель.

– Это я знаю, – кивнул Лео.

– Вот и подумай, какой в этом смысл? Казалось бы, свидетель – он и в Африке свидетель: записывай, что он говорит, да пользуйся. Штрафуй, сажай, расстреливай… А если он врет? Или, еще того лучше, сам не знает, что врет? Поэтому его должны допросить люди с противоположными интересами. Если у человека есть интерес, он пойдет даже на то, чтобы учить историю по ночам…

Лео покраснел, хотя Амбуаз не смотрел на него.

– Хорошо, – сказал он. – И как же быть с этой вашей историей? Ведь там все свидетели поумирали, и не допросишь их… и машины времени тоже пока еще никто не изобрел… Как понять, кто врет?

– Хороший вопрос, – кивнул Амбуаз. – История и криминалистика, Лео, это почти одно и то же. Историк и сыщик пользуются одинаковыми методами. Но ты прав – историку в чем-то сложнее. Его свидетель давно умер и уже не сможет изменить свое показание.

Лео вдруг пришла в голову странная мысль.

– Получается… – тянул он, подбирая слова, – получается, что… вообще все – вранье? Внешний человек… ну, я имею в виду то, как мы себя обычно ведем… внешний человек вообще не может видеть правду? Он видит только то, что хочет видеть?

– Внешний человек? Какое удачное определение! Да, в каком-то смысле так и есть, Лео. Видеть – это ведь целая наука. Когда-то я назвал ее saper vedere… Как ни странно, мы действительно не умеем фиксировать реальность, которая ускользает от нас, как вода из сита. Остается осадок, похожий на реальность, но и только. Его мы и принимаем за нее, хотя на самом деле это иллюзия.

– Иллюзия?

– Или сказка. Вот наш разговор наверняка отложится в тебе сказкой о том, как старый хрыч вначале разыграл тебя, а затем нагрузил своей философией по самое не балуйся.

Амбуаз улыбался Лео. Глаза его делали это почти всегда, а губы редко, и то – одними уголками, тонувшими в бороде. На эту улыбку невозможно было не ответить, и Лео почувствовал, как его щеки сами собой поплыли в стороны. И еще он вдруг ощутил, что у него кружится голова.

– Кажется, я и правда тебя утомил, – сказал Амбуаз.

Лео встал, вежливо мотая головой, и потянулся, как собака.

– Пойду, – сказал он. – Спасибо…

– И тебе спасибо. Старики – болтливый народ, и одних лекций мне, как видишь, мало. – Амбуаз тоже встал, улыбаясь в бороду.

Голова кружилась, как после хорошей пьянки. «Ну и вино у него, – подумал Лео. – Небось какого-нибудь хренадцатого века. Как вот эта книга…» Прямо перед ним темнел древний переплет. Чем больше Лео смотрел на него, тем сильнее кружилась голова.

– Скажите, – вдруг начал он неожиданно для самого себя, – а правду говорят, что вы… вы…

Он осекся, потому что это было совсем уж ни в какие ворота.

– Что у меня под брюками хвост, а на голове – портативные рога? Как антенны? – усмехнулся профессор.

– Ну… почти, – смутился Лео.

– Правда, – ответил Амбуаз, улыбаясь одними глазами. – Чистая правда.

* * *

Беседы с профессором Амбуазом и Алисой оставались главным, что было в жизни Лео эти несколько месяцев.

Он никогда не думал, что увязнет в переписке с той самой. Алиса была… обыкновенной. И это было необыкновенно. Лео начитался того, что пишут ее соплеменники в сети, и хорошо знал, что это за люди, но Алиса была… как своя. Как обычная бобрая девчонка. Лео даже был уверен, что она тоже Боброго Рода, хоть и стеснялся спросить.

Он понял это не сразу. А может, и Алиса не сразу стала такой. Лео старался делать так, как говорил профессор Амбуаз, и все время спрашивал себя – «что ты видишь?» И часто выяснял, что хотел видеть вреднючку, испорченную вражеским воспитанием, а на самом деле…

– На самом деле все по-разному понимают одни и те же слова. Я понял это!

– Наверное, ты прав. А почему?

– Ну не знаю, но хуже всего бывает, когда думаешь, что сам все понимаешь лучше всех.

– Хочу все понимать лучше всех!

– Я тоже хочу, но это невозможно, потому что реальность ускользает.

– Как это?

– Так. Один профессор у нас в универе, прикольный такой, называет эту реальность вещью в себе. Типа истина сама в себе спряталась, а мы видим только ее оболочку. И все по-разному.

– Почему я всегда вижу только мерзкую оболочку?

– Наверное, потому, что ты сама классная)) по контрасту)))

А может, так получалось потому, что она сама была как красивая лисичка. Лео любил разглядывать ее фотки, которых Алиса выложила «ВТусовке» всего пять. Правда, она была еще совсем мелюзга – настолько, что было неловко думать то, что Лео иногда хотелось о ней думать. Он давно заметил, что красивым девочкам прощаешь все остальное, и кажется, что их ум, доброта и таланты просто обязаны быть на том же уровне. Кажется, что в их красоте уже спрятано все это. «Может, я опять вижу то, что хочу видеть?» – спрашивал себя Лео и просил Алису показать свежие фотки. Она отказывалась («не люблю фоткаться»), и Лео не настаивал.

Их общение и так было слишком невероятным, чтобы позволить себе испытывать его на прочность,