– А можно сделать так, чтобы реальность не ускользала?

– Не-а. Можно, чтоб она ускользала не так сильно.

– А как?

– Ну вот тот профессор рассказывал про Одиссея. Это был такой древнебобриный чувак…

– Древнеосландский! Неважно. Продолжай!

– …так он когда подплывал к острову сирен… а это были такие ведьмы, они пели и гипнотизировали людей, а потом их ели… так он велел всей команде залепить уши воском, а его самого привязать к мачте.

– Зачем?

– Он знал, что сиренам нельзя сопротивляться, проще тупо заткнуть уши и не слушать. А себя он попросил привязать, потому что у него уши не заткнуты и чтобы он не натворил делов.

– А чего он сам уши не заткнул?

– Он хотел себя испытать. Но при этом чтоб не навредить команде…

– И что?

– Так вот: когда они плыли мимо острова, этот Одиссей стал материть команду и орать, чтобы те быстренько рулили к сиренам, иначе он всех прибьет и поувольняет…

– Вау! А команда?

– А команда ни фига не слышала, у них же уши заткнуты.

– И чем все кончилось?

– Нормально кончилось. Они проплыли мимо, сирены их не тронули. А Одиссей понял, что даже он не может им сопротивляться. Понимаешь, любой другой чувак, вот даже я или ты…

– Я не чувак!

– Неважно. Любой на его месте подумал бы: ну да, сирены могут всех заколдовать, но я же не все! Я же круче всех! Я за себя ручаюсь…

– Это точно.

– А Одиссей осознал свою слабость и поэтому стал сильным и победил. Так и с реальностью: поймешь, что она от тебя ускользает, и победишь ее…

* * *

Это стало такой игрой – Лео смотрел на людей, на дома, на машины, на лозунги и спрашивал себя: «Что ты видишь?» В нем завелся не только внутренний Лео, но и внутренний защитник и внутренний обвинитель. Или они всегда там были?.. Он научился смотреть даже на самого себя, хотя это ему удавалось только как историку – когда уже было поздно.

Как-то раз он шел по площади, где был очередной митинг. Лео прошел бы мимо, да побыстрей, как обычно, но его задержали целых два обстоятельства:

1. Та самая игра. Шальная мысль – «дай-ка я проверю это на прочность» – кольнула Лео холодком. Оглядываясь, будто кто-то мог подсмотреть, он добыл из внутренних закромов защитника и обвинителя…

2. И те увидели детей. Не просто правокачей, а много детей и подростков, вроде обычных, но при этом и странных, похожих на маленьких старичков.

Лео удивился, замедлил шаг, чтобы рассмотреть их, и почувствовал, что у него кружится голова. «Перегрелся, – думал он. – Конечно, бегаю по жаре, как страус. Пять минут в тенечке, и дальше побегу, а то опоздаю с доставкой – и будет мне а-та-та…» Постояв немного, он заметил напротив Рекса Битяя, своего коллегу по ФСД. Рекс пялился на него, и от этого взгляда Лео вдруг стало зябко, несмотря на жару.

«Я просто стою в тенечке, – сказал он то ли мысленно, то ли вслух. – Просто стою, и все…»

Лео неуверенно кивнул Битяю. Тот продолжал пялиться. В ФСД нередко игнорировали приветствия, особенно если здоровался младший по чину: содействие добру отнимало слишком много сил, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

Хмыкнув, Лео пошел своей дорогой. «Дернуть его за нос? – думал он, проходя мимо Битяя. – А, в другой раз…»

Через пару дней его вызвали к начальству.

– Ну и как там, на митингах? – спросило начальство, стоя спиной к нему.

Лео ждал именно этого.

– На каких митингах? – поднял он брови. – Я там не бываю.

– Надо же. Видно, кто-то очень похожий на тебя там был. Прям одно лицо.

– Видимо, так.

– Ты вот что, – развернулось к нему начальство. – Я тебя не ругаю, не думай. У нас свободная страна, кто где хочет – там и стоит. Так что ты не это. У меня другое к тебе. Ответственное, так сказать, задание.

– Какое? – вежливо спросил Лео.

– Во-от! Вот это другое, так сказать, дело!.. В общем, слушай сюда. Я слышал, ты дружбу водишь с этим, как его… профессором Арбузом?

– Амбуазом?

– Ну! Есть такое?

– Он преподает у нас историю, и все.

– Ишь какие у тебя истории!.. В общем, ты помнишь наш последний разговор, да? Когда добрые люди обещали дать тебе, так сказать, шанс? Вот мы тебе его и даем. Понимаешь, ходят слухи, что этот ваш Арбуаз… или как его… что он в душе не наш. Вреднюк, короче говоря. Он что-нибудь такое говорил вам, да? На лекциях?

– Никогда, – сказал Лео.

И он не врал: старый толстяк ни словечком, ни единым взглядом не дал никому ни малейшего повода. Он был умен и осторожен, как лесной кот, которого Лео когда-то пытался поймать. Примерно так же выглядели попытки его начальства поймать Амбуаза.

– Ну… история – это такая наука… Провоцирующая, так сказать. Ты же понимаешь меня?

– Понимаю, но Амбуаза она не провоцирует, – сказал Лео. И снова ему не пришлось врать.

– Ладно-ладно… Ты вот что… как-нибудь, когда вы будете там гулять или что… затащи его на митинг. Понял? Просто проведи мимо, и все. И дай нам знать. Я тебе номерочек кину…

– Мы не гуляем вместе. Я вообще с ним не это… – глухо сказал Лео.

– Ну-ну. Это твое частное, сугубо личное, так сказать, дело. А задание ты понял, да? Вот и справляйся. Не справишься… две ошибки – многовато, сам понимаешь. Одну тебе простили, так сказать, впрок… Ну, будь здоров.

* * *

Лео брел по лабиринту.

Нельзя сказать, чтобы он не знал, что делать. Знал.

Он просто пойдет и уволится. По собственному желанию.

И никто не прикопается к нему. И нельзя сказать, чтобы это было для него как-то уж очень плохо. Хорошего, конечно, мало, но и катастрофы никакой. Платили ему все равно с гулькин нос. Найти работу сейчас не проблема. Да и не голодают они с мамой, тьфу-тьфу-тьфу.

И никакое дерьмо ему не успеют вписать в боброву́ю книжку. Потому что он прямо сейчас пойдет в отдел кадров. Там сидит красивая девушка Кася, которая любит строить ему глазки и кушать его шоколадки. И с ней не будет никаких проблем.

И конечно, никакого разочарования Лео не испытал. Он жил на свете двадцать лет и уже знал, что, когда много людей соберется вместе, всегда начнется какая-нибудь лажа. И даже не сильно переживал по этому поводу.

Дело было вообще не в этом.

И хреново Лео было не поэтому.

И голова кружилась тоже не поэтому.

Все дело было в том, что…

(«Черт, куда это я забрел?» – думал кто-то в Лео.)

Дело было в том, что он заблудился. Он не понимал, где север, где юг. В мире Лео разошлись полюса. Его опорой всегда было Боброе Дело, и три главных человека его жизни: мама, Амбуаз и Алиса («Учитель и младшая сестренка», – как он думал о новых своих друзьях) – все трое не совпали с этой опорой. Хотя даже и не в этом была суть. Подумаешь, не совпали. Лео уже знал, что люди могут ошибаться и при этом вовсе не обязательно переставать их любить.

Суть была не в этом, а в том, что…

– Стоп, – сказал Лео сам себе. – Что за фиготень?

Он давно знал лабиринт на ощупь, как свою комнату. Он столько раз пробегал здесь один и с Вилькой (Вилька, Вилька, Вилька, Вилька, Вилька… Стоп! Хватит!), что ноги сами несли его, как по рельсам, к нужному лифту.

И вот сейчас он повернул от третьего коридора направо… или налево…

Суть была в том, что его внутренний Лео чувствовал Боброе Дело и трех своих главных людей одинаково. Одинаково высоко и горячо. А они не совпадали.

Внутренний Лео не мог ошибаться – он знал это наверняка.

Но он ошибался.

Не мог, но ошибался…

Лео вдруг застыл как памятник Бобродетелю. Потом ухватился за стену, уплывшую