Денег могло хватить года на два. Если тратить понемногу, прикинул Никита. А если мёд продать… то он может и гитару себе купить. Может, даже «Гибсон». Вот только… Мальчик вздохнул. Не светит ему гитара. Завтра приедет крашеная опека, и всё, ступай, Никита Узов, в детский дом до достижения совершеннолетия. Деньги стырят, конечно, защитники правопорядка. Он посмотрел на пачку долларов. Может, если дать их участковому, то тот отстанет от него? Ага. Или заберёт и всё остальное. А его в детдом. Или можно…

С улицы долетели голоса. Да что ж такое, какой-то проходной двор! Он на корточках подобрался к окну. Неужели опять Вера Николаевна? Никита приоткрыл штору. Вместо зоотехника из «Веснушкиных лугов» по двору шатались двое мрачных мужиков лет тридцати в бейсболках. Под футболками виднелись рельефные мышцы, кроссовки ослепительно сверкали. А у ворот стоял чёрный «Лексус».

– Повадились, – пробормотал Никита. – Хоть собаку заводи.

Стук в дверь. Нет уж, больше посетителей он не принимает.

– Горгыч! Ты там? Выходи!

Раздалась ещё пара ударов, от которых зазвенели стекла. Никита молчал.

– Горгыч, дело есть. Нам срочно нужно. Горгыч! Ты где, пень старый?

Голос был грубый, молодой. Человек явно нетерпеливый и не очень вежливый.

– Да нет его. Он обычно сразу выходит.

А этот вроде постарше и, кажется, спокойней.

– Куда ж его понесло? На пасеке тоже нет. Горгыч! – По двери бухнули. Стёкла снова жалобно задребезжали. Большой кулак у человека, одарил Господь.

– Тише ты! Проблем хочешь?

– Проблемы будут, если мы Ашоту не привезём эту хреновину. Ему край надо, ты же знаешь, у него переговоры завтра.

– Ты про себя подумай. Если ты дверь деду разнесёшь, мало не покажется.

– Да что он…

– А ты у Лапина спроси. Он как-то Горгычу невежливо сказал, так у него… – Тут второй голос пробормотал что-то неразборчиво, и первый охнул.

– Да ладно! Насовсем?

– Ни один врач не смог поднять. А когда извинился, дед дал ему травку пожевать, и всё снова заработало, как часы.

– Блин, ну что делать? Ашот же нас прессовать будет.

– Поехали, пожрём. Потом ещё раз приедем, – предложил второй.

«Лексус» скрылся из виду, и только тогда Никита, немного взмокший, смог выдохнуть. Дед, ну что за ерунда? Сначала нервный зоотехник, потом такие же нервные бандиты. Раньше Никита думал, что дед у него просто странный. Но это уже чересчур.

Он быстро прибрался: распределил деньги по трём кучкам, спрятал по разным углам, закинул всё остальное барахло в подпол. Взялся за кремнёвый нож. Задумчиво провёл по прозрачной кромке лезвия. Всё-таки откуда… ай! Никита порезался. И сильно. Кровь брызнула на пол и на нож. Он зажал липкими пальцами левой руки ранку и поскакал искать пластырь.

Дед всех пчёлами лечил, а аптечка у него была будь здоров: и тонометр, и пульсометр, и ингалятор, и целая россыпь таблеток на все случаи жизни – от лихорадки Конго до птичьего гриппа, – и бинты, и физраствор, и йод, и перекись водорода. И витаминок полно. Следил Горгыч за здоровьем, следил, а от инсульта не уберёгся.

Никита заклеил рану пластырем, закинулся горстью витаминок из разных банок – хуже точно не будет – и вышел на крыльцо.

По двору прокатился размытый клубок перекати-поля и скрылся в куче мусора, заросшей крапивой.

Надо было суетиться, а он сел и стал бессмысленно сидеть на крыльце. Как-то накрыло. Солнце клонилось к вечеру, заливало золотом поля и било прямой наводкой в окна. Стояла тишина. Вдали по трассе проносились машины. Тёплый воздух навалился на дом, как зверь брюхом. Небо уже было тронуто розовым цветом, как спеющее яблоко. В доме лежало полно денег, но куда их тратить, непонятно. Всё бессмысленно. Послезавтра его отправят в детдом. Бежать надо. Завтра. С утра.

И разом, будто только и ждал этой мысли, Никита поднялся и пошёл собирать рюкзак. Он выкинул школьные учебники, запихал носки и трусы и вдруг встал. А дед как же? Он там, в морге. Получается, он с ним не попрощается? Не похоронит?

Никита швырнул рюкзак в угол, разыскал бумажки, которые оставил фельдшер, вылез из окна и пошёл на двор к Мурашёвым звонить. Но только он успел выйти из ворот, как навстречу вынырнул чёрный «Лексус». Никита так и застыл. Быстро они обернулись. Бежать? С чего бы, он ничего не сделал. Притвориться, что сам тоже просто зашёл к деду? А зачем ему врать? Да затем, что мужики эти стрёмные и связываться с ними совсем не надо!

Пока Никита колебался, джип подъехал к дому. Стекло опустилось. За рулём сидел жизнерадостный парень в чёрных очках. Белая футболка лопалась на груди. Волосы сияли гелем. Красиво. Он жевал хот-дог по-французски. Ну да, подумал Никита, они на заправку смотались, там кафешка с такими хот-догами. Не ценят здоровье ребята, нет бы супчику в городе поесть.

– Здрасьте, – как вежливый деревенский юноша, поздоровался Никита.

– Слышь, пацан, ты не к Горгычу? Где его черти носят?

– Дело у вас к нему, да? – спросил Никита.

– А ты откуда знаешь? – насторожился парень.

Никита вздохнул. Он уже входил в роль наследника деда-колдуна. Колдудеда.

– Ты кто, пацан? – спросил второй мужик. Он и правда был постарше, с тщательно подстриженной бородой. Да нет, он её даже заплетал. Причёска у него тоже была модная.

– Внук я его. – Он повернулся к воротам. – Подождите во дворе.

Парень нахмурился.

Когда Никита вышел во двор со свёртком, который тут же скрутил в доме, молодой лихо подтягивался на ветке сирени, протянутой над двором, как длинная рука к дому.

Сирень качалась и скрипела, сухие веточки сыпались вниз, парень молодецки ухал. Старший смотрел в телефон.

– Сирень оставьте, – сказал Никита хмуро. Отчего-то у него не было страха, хотя мужики были действительно жутковатые. Такие уедут с тобой в лес по грибы, а вернутся без тебя.

– Елисей, хорош, – сказал старший, и молодой спрыгнул.

– Чё принес? – Елисей помахал руками. Был он весь дёрганый, громкий, будто внутри что-то у него искрило. – Где дедок твой?

– Где Горгыч? – спросил старший.

– Умер вчера. От инсульта.

На этот раз слова вылетели как бабочки. Покружились и опустились. Умер вчера. Кто-то. Какой-то человек. Как будто внутри наркоз начал действовать. Старший цокнул языком – как, мол, неудачно вышло.

– Как умер? – возмутился Елисей. – Кто разрешил?

– Елисей, охолони, – сказал старший. – Горе у человека.

– Добр, у нас дела, а он скопытился!

– Я тебе не Добр, а Добрыня Геннадьевич, – снова осадил его старший. – Извини, парень. Тебя как зовут?

– Никита.

– Никита, мы, в общем… сочувствуем. Все под Богом ходим, никто не