– У меня, оказывается, есть секундант? – удивился я. – И кто же?

– Увидите, – мне показалось, что по бесстрастному лицу Скипа мелькнула тень усмешки. Он посмотрел на меня не то с иронией, не то с любопытством и откланялся.

Мне и так была очевидна немного наивная хитрость Графа, не вызвавшего меня на дуэль, но сделавшего все для того, чтобы у меня не осталось иного выбора, кроме как самому бросить ему вызов, а сейчас моя догадка получила свое подтверждение. Будучи вызванным, Граф мог выбрать оружие, и кавалерийская сабля, которой он превосходно владел и даже обучал фехтованию, давала ему существенное преимущество, которого не было бы, выбери он что-то менее экзотическое. Вероятно, он был уверен, что в поединке на саблях шансов победить его нет. Но у меня имелись некоторые основания для оптимизма: я с детства занимался классическими китайскими боевыми искусствами, в семнадцать лет уже был инструктором, неплохо владел саблей люедао и полагал, хотя и с некоторой самоуверенностью, что с европейской кавалерийской саблей тоже управлюсь. Правда, применять фехтовальные навыки в боевой практике мне не доводилось уже лет пятнадцать, если не считать сравнительно недавней схватки, в которой мне пришлось противостоять с ножом вооруженному мечом противнику в поединке на скользкой металлической крыше.

Впрочем, сейчас меня все это не волновало; то ли впечатления вечера были тому причиной, то ли ополовиненная бутылка шампанского, но я чувствовал легкость в мыслях и необыкновенную для меня беспечность и снова устроился у окна, чтобы вполне прочувствовать удовольствие от этих редких ощущений и чувств.

Но опять раздался стук в дверь. На этот раз это была Вера.

– Слышала, ты решил свести счеты с жизнью.

– Почему же?

– А как иначе понимать то, что ты нарвался на дуэль с Графом, да еще и на саблях?

– Я преподал небольшой урок литературы и одновременно скромности Марии Аристарховне, а Граф в ответ, надо полагать, собирается научить меня тому, что в его понимании является хорошими манерами.

– Ты просто какое-то бинго собрал. Осталось только набить морду фон Зильберу и с воспитанниками подраться, хотя это ты уже однажды проделал, – Вера вздохнула. – Знаешь, я начала вспоминать, почему у нас все получилось так, как получилось. И уже не удивляюсь, что ты появился тут в таком жалком виде, словно какой-то хиппи-кочегар из старой ленинградской котельной.

Она окинула взглядом комнату, посмотрела на бутылку шампанского и добавила:

– Постарайся поспать хоть немного. И не напивайся, иначе Граф голову срежет тебе, как одуванчику.

Но сон не шел. В Усадьбе тоже спали не все: воспитанники давно угомонились в своих комнатах, фирсы отправились в казарму, а Обида Григорьевна, Дуняша, Архип, Герасим и Марта убирали в гостиной и залах первого этажа следы прошедшего торжества; Римма с Сережей, наверное, и вовсе не ложились спать до утра, и потому свет не тушили почти всю ночь.

Бутылка шампанского опустела. Я так и сидел, глядя в черную темноту за окном, погрузившись в странное состояние сродни медитации, и, видимо, все же незаметно для себя задремал, перейдя границу между реальностью и тем, что называется тонким сном, когда не знаешь, проснулся ты или еще спишь.

Мне показалось, что я, вздрогнув, очнулся сидя на стуле, от сонного забытья из-за ощущения чужого присутствия, едва ли не легкого прикосновения к щеке и шее. Кроме непроницаемой тьмы меня окружала столь же полная, глухая тишина мертвого предутреннего часа, я не видел и не слышал решительно ничего, но будто бы чувствовал легкий цветочный запах. Я протянул руку к лампе – она не зажглась. Я наощупь стал искать на столе спички, задел и чуть не сшиб пустую бутылку и в конце концов обнаружил коробок не у свечи, где оставляю обычно, а на подоконнике. Спичка вспыхнула, синеватое пламя перебежало на черный и тонкий свечной фитиль. В комнате было пусто. Ниоткуда не доносилось ни скрипа, ни шороха. Дверь была плотно прикрыта, но я потянул ручку, и она приотворилась: ключ в замке не был повернут, а я не мог вспомнить, запирался ли перед сном. Я закрыл дверь, оставил зажженной свечу и уже не уснул, дождавшись, пока мрак за окном не начал уступать тусклому свечению осеннего утра.

Мой секундант явился без десяти минут семь. Петька раздобыл где-то линялый и битый цилиндр, натянул на свои лапищи лопнувшие по шву грязные белые перчатки и был похож на жутковатого гнома, подгулявшего на празднике у горного короля.

– Сильвупле, господин учитель! Не угодно ли проследовать к месту поединка?

Петька довольно скалил большие желтые зубы. Мне тоже стало весело.

– Авек плезир, господин секундант! Вытащил короткую спичку, когда бросали жребий?

– Не мог отказать себе в удовольствии сопроводить в последний путь, – плотоядно ощерился Петька. – Как по фехтованию успевали в педагогическом?

– На отлично с отличием, – заверил я, набросил пальто, и мы отправились в путь.

В Усадьбе витали запахи погасших свечей и прошедшего праздника. Из кухни тянуло ароматами скорого завтрака. Мы спустились по лестницам, пересекли Холл первого этажа и вышли на южную террасу.

Занимался пасмурный сонный рассвет. Где-то в сером небе потерялось холодное солнце. Над пустошью висел низкий туман; на каменных лицах огромных сфинксов поблескивали капли влажной испарины, широкие ступени, ведущие вниз, были сырыми и скользкими. На пустоши слои тумана доходили до пояса, высокая трава шуршала от наших шагов, и ткань брюк сразу намокла тяжелым холодом. Усадьба осталась позади; я обернулся, и мне показалось, что в окне Девичьей башни дрогнула занавеска и мелькнул тоненький силуэт.

На месте нас ждали. Захар шмыгал от холода краснеющим носом; Резеда и Прах зябко зевали, кутаясь в куртки; Скип держал широкий продолговатый футляр, отделанный бархатом. Тут же стояла Марта, так и не переодевшаяся с вечера и возвышавшаяся в своем облачении готической горничной с подносом в руках, на котором стояла бутылка шампанского и два высоких бокала. Неподалеку от нее я увидел моего двойника: он был едва различим, как туманный мираж, стоял, не касаясь травы, и держал в руках старомодную фуражку, из которой выбирал по одной и с аппетитом отправлял в рот крупные ягоды черешни. Граф тоже был уже здесь: в черных брюках с широким шелковым поясом, белой рубашке с расстегнутым воротом, воинственно подкрученными усами и взглядом холодным, как роса на траве. Он посмотрел на мою черную водолазку и презрительно скривился.

– Желаете умереть в свитере?

– Боюсь простудиться, сегодня сыро и довольно свежо.

– Это последнее, о чем бы