Все повернулись ко мне. Настало время расставаться с давно припасенным джокером, хотя использовать его я планировал совсем по-другому, и рассказать про схрон в конюшне и процветающий бутлегерский бизнес покойного. Версия была проста и изящна: Граф, чья проницательность проявилась в деле разоблачения Захара при помощи старой карты, вскрыл преступную схему поставок алкоголя в Усадьбу и собирался привлечь Петьку к самой строгой ответственности. Убоявшись, тот предпринял отчаянный ночной побег в лес, где, сбившись с пути, оказался в болоте и утонул.

– Как же мы нашли его, если он утонул? – поинтересовался Прах, задумчиво ковыряясь веточкой у Петьки во рту.

– Скип проследил его путь до трясины, а дальше следы оборвались. Главное, чтобы каждый придерживался этой версии, вот и все. Правда, придется сдать Архипа.

– Лишь бы опять не выписали плетей всем подряд за компанию.

– Надо тогда труп притопить, чтобы уже все четко было, – рассудительно произнес Резеда.

Он отошел и через пару минут вернулся с длинной и толстой веткой, которую Скип ударом ноги ловко переломил надвое. Прах и Резеда взялись за обломки, уперлись ими в грудь Петьке, навалились и, орудуя, как шестами, принялись проталкивать его в зловонную топь.

– Сильнее дави, видишь, туго идет!

– Опоры нет, я сам сейчас утону, почти по колено уже!..

Граф, Скип и я молча наблюдали за погребальным процессом. Туловище Петьки уже скрылось под мутной водой, и вверх торчали только скрюченные большие руки, ноги в огромных ботинках и голова, так что покойник стал похож на обитателя хтонических болотных глубин, то ли пытающегося выбраться в мир живых, то ли заползающего в свое инфернальное логово. Прах с Резедой поднажали; жидкая грязь хлынула в раззявленный рот мертвеца, и спустя минуту все было кончено. Мы стояли в молчании, глядя, как чуть заметно колышутся черные воды трясины.

– Может, какой-нибудь крест соорудим из веток, что ли? – предложил Прах.

– Предположу, что покойный не был особенно набожен, так что ему это вряд ли поможет, – произнес Граф. – К тому же до подъема осталось совсем немного, а нам еще нужно успеть привести себя в порядок.

Прах воткнул свой обломок ветки в болото рядом с застывшей темной водой, и мы зашагали обратно. Граф подошел ко мне, протянул руку и негромко сказал:

– Благодарю.

Я ответил рукопожатием и мысленно отметил для себя, какой по счету была эта благодарность, которую, к сожалению, как и все прочие, дурацкая щепетильность Графа мешала конвертировать во что-то иное, кроме глубокой и бесполезной признательности.

На пустоши я немного отстал от других, торопившихся успеть разбудить молодых господ к утреннему моциону. Неожиданно со мной поравнялся Скип. Он покосился на меня и сказал:

– Ты молодец, здорово все придумал.

– Спасибо.

– И здорово, что не стал подставлять Графа в этой теме с Захаром и передатчиком. Это низко, он такого не заслужил. Если бы ты поступил так, я бы тебя убил.

Я пожал плечами.

– Ну хорошо, что не пришлось.

– Да, – согласился Скип. – Хорошо.

– Откуда узнал?

– Лиза рассказала.

– Слушай, Скип, – спросил я, – а про Марию Аристарховну тебе Лиза рассказывает что-нибудь?

Скип улыбнулся.

– Лиза не дура, и про нее предпочитает помалкивать.

Он подмигнул и ушел вперед. Из пустоты наверху еле слышно донесся протяжный тоскливый крик – то припозднившийся птичий клин тянулся на юг.

Вечером после ужина в Усадьбе Сфинкса было необычно тихо. Из Верхней гостиной не доносилось ни взрывов хохота, ни азартных выкриков, ни голосов молодых господ, наперебой зовущих по именам своих фирсов. Играть стало не с кем и не на что. Я заглянул в казарму: койка Петьки была гладко заправлена серым байковым одеялом, Граф что-то писал за столом, Резеда лежал с книгой, Прах и Скип скучающе передвигали фигуры на маленькой шахматной доске. Все молчали. Когда я поднимался обратно к себе, мне послышались какие-то странные звуки: кажется, в Верхней гостиной кто-то все-таки был. Я прошел через Китайский зал и остановился у раскрытых дверей: теперь отчетливо были слышны громкие всхлипы. В полумраке гостиной я не сразу заметил Василия Ивановича: он забился с ногами в большое кресло в углу и плакал навзрыд, уткнувшись лицом в колени. Щуплые плечи тряслись от рыданий. Я смотрел на мальчишку, проливающего слезы о садисте и психопате, и думал, что обо мне так плакать не станет никто.

Минуло воскресенье; потянулись бесконечные дни. С моря постоянно задувал такой сильный ветер, что из окна своей комнаты я мог различить белую от пены полосу штормового прибоя; он нес пронизывающий холод, едкий запах соленой воды и бесконечные облака ледяной мороси, которой дышало низкое серое небо. Камины в холлах топили теперь ежедневно; в коридорах и залах к привычно витавшему там духу тления добавилась духота от дыма и гари; Дуняша сбивалась с ног и выходила подавать завтрак чумазой. Утро во вторник началось со скандала и криков у нас в коридоре: видимо, за ночь ветер нагнал морской воды в канализационный дренаж, старая система не выдержала, и унитазы туалетов на всех трех этажах извергли наружу содержимое древних фановых труб. Из водостоков раковин и душевых сочилась багрово-черная жидкая грязь. Герасим в огромных, до пояса, сапожищах метался от подвала до третьего этажа и обратно, пятная лестницы и стоптанные ковры фекальными нечистотами. Молодые господа грозили всем подряд поркою на конюшне, в то время как Аристарх Леонидович укрылся от катастрофы у себя в башне.

В последние дни он сделался отстранен, немногословен и часто бывал раздражен. Смерть Петьки, пусть и выданная за несчастный случай, не способствовала укреплению его положения и репутации Академии Элиты: отец Василия Ивановича сообщил, что заберет сына через пару недель, сразу по возвращении из заграничной поездки, и потребовал, как нечто само собой разумеющееся, возврата оплаты за год обучения. Лорды отнеслись к новостям с холодной сдержанностью и не явились с визитом, что тревожило куда больше самого яростного разноса. Завтраки проходили в унылом молчании: Аристарх Леонидович отрешенно жевал тосты с джемом, а иногда не спускался за общий стол вовсе. Когда однажды Дуняша наливала ему в чашку кофе, держась за серебряную ручку кофейника перепачканной в саже рукой, он сперва открыл рот, но потом передумал и промолчал, зато неожиданно разгневался на Римму. В преддверии грядущего Хэллоуина она нарезала тыквенных голов, пару из которых Сережа вынес на северную террасу; Аристарх Леонидович, увидев, вдруг раскричался, наподдал тыкву ногой и велел все убрать, хотя раньше Усадьбу украшали на Хэллоуин каждый год.

Мы с ним за это время едва перекинулись парой слов. Вечером пятницы