— Берите, берите пробу воздуха, — повторил комиссар, — а отпечатки пальцев и прочее — после.

Послушно открыв чемоданчик, эксперт достал большой шприц, похожий на медицинский, и полиэтиленовую флягу, шагнул в операторскую. Вот он вытянул руку, засосал воздух на уровне своей головы, потом пониже, затем у пола, все время стараясь брать пробы подальше от собственного тела. Шприц опорожнил затем во фляжку и плотно ее закрыл. Этот «запаховый след» с помощью особых веществ — сорбентов — будет надолго, на несколько лет, законсервирован и — кто знает? — быть может, позволит со временем выйти на преступника или преступников. Нет, не благодаря собачьим носам — благодаря приборам-анализаторам, которые сравнят запах подозреваемых с тем, казалось бы, неуловимым запахом, что, подобно джинну, заключен во флягу.

Только после того, как пробы воздуха были взяты, розыскная группа прошла в студию. Врач принялся за осмотр, защелкал своим аппаратом фотограф, искал отпечатки пальцев эксперт, диктовал инспектору протокол Хуан Монтенегро.

«…Чаро Мондрагон сидел за пультом. Марисоль Сальдивер — в дикторском кресле».

В дикторском кресле… Значит, велась запись. Монтенегро глянул на стационарный магнитофон. Пусто. Бобины с пленкой нет. Тот, кто стрелял, забрал ее с собой.

— Ну-ка, — сказал комиссар, обращаясь к эксперту, — возьмите пробу воздуха еще и отсюда. Да, да, возле этого штырька, на который ставится бобина.

Второй шприц оказался извлеченным из чемоданчика эксперта и был пущен в дело.

— Опросите соседей по площадке и вообще всех, кого застанете из живущих в подъезде. — На этот раз приказание было обращено к Серхио Коломе. Инспектор, молодой, высокий, стройный и подвижный, резво направился к выходу.

— Завтра вечером еще раз опросите жильцов — тех, кого сегодня не застанете дома, — бросил ему вслед комиссар. Он отпустил затем врача, эксперта и фотографа, закончивших свои дела, а сам прошел в гостиную, где ссутулился на диване Фермин Валенте. Толстяк поднял склоненную голову, встретился взглядом с полицейским. Что было в этом взгляде? Страх вроде бы? Затравленность? Или просто застывшая ошеломленность рядового законопослушного человека, нежданно-негаданно столкнувшегося с преступлением?

А Валенте в свою очередь разглядывал комиссара. Ишь, белобрысый какой. И въедливые глазищи отдают зеленовато-синей бирюзой. Не похож на доминиканца. Скорее — на янки.

— Меня зовут Хуан Монтенегро, — представился полицейский, усаживаясь в кресло.

Выходит, все-таки доминиканец. Бывает же. Наверное, мамаша согрешила с американцем. Не только волосы и глаза — и лицо-то какое-то нездешнее, север проступает в его решительных твердых чертах.

— Итак, — продолжал полицейский с внешностью янки, — давайте побеседуем. Подсаживайтесь сюда, за стол. И назовите себя.

— Фермин Валенте, сотрудник радиостанции «Эль Конде». — Он подтянул к столу легкий стул с плетеным сиденьем и спинкой. Уселся.

— Фермин Валенте, — повторил комиссар, записывая имя и фамилию в протокол допроса. — Расскажите о себе, сеньор Валенте.

Тот рассказал, кто он и что и как заделался служащим «Эль Конде».

— Вижу, платил вам Мондрагон не слишком щедро.

— Больше не мог, видать, да я ему все равно был благодарен. Инвалид ведь я. Устроиться нелегко. А тут, на радиостанции, и работа к тому же интересная… была. — И это словечко «была», добавленное после паузы, прозвучало с горечью.

— Есть кому продолжить бизнес сеньора Мондрагона?

В ответ отрицательное — и печальное — покачивание головой:

— Он холостой был. Детей соответственно нет. Отец недавно умер, мать — старуха. Она, наверное, продаст радиостанцию.

— Из квартиры что-нибудь исчезло?

— Нет, я обошел все комнаты, ничего вроде бы не украдено.

— Завещания Мондрагон не оставил, вы не в курсе?

— Не знаю, думаю, что нет. С чего бы ему, человеку нестарому, составлять завещание? Впрочем, надо снестись с адвокатом, услугами которого пользовался шеф.

— Зовут адвоката?..

Валенте назвал имя, и комиссар сделал запись, подумав: «Снесемся, снесемся, обязательно снесемся. И если окажется, что завещание есть и что оно в твою пользу, я тебе не завидую. Кстати, как у него там с алиби?»

— Расскажите, чем вы занимались после шести часов?

— Утра?

— Да нет же, — досадливо ответил комиссар. — Я вас спрашиваю о вечере. (Врач сказал ему, что, судя по всему, убийство произошло в шесть — в половине седьмого. Вывод, конечно, предварительный. Более точное заключение — после вскрытия.)

— В шесть я был на пляже Бока-Чика.

— С женой? С друзьями?

— Один.

— Что так?

— Дело в том, что я на пляж не собирался, потому ни с кем из приятелей предварительно не сговаривался.

— Не собирались, но собрались?

— С женой повздорил, вот и убрался из дома. А в такую погоду, когда делать нечего, лучше всего на пляже.

— Но там хоть знакомых-то каких видели?

— Нет, не видел. И думаю, что вряд ли кто видел меня. Так что алиби у меня нет. Вас ведь это интересует, верно?

— Верно.

— Нет у меня алиби, — повторил Фермин Валенте, — только рассудите сами — зачем мне смерть моего друга и шефа?

Да вроде бы и впрямь смерть Мондрагона ему ни к чему. Если, конечно, завещание не в его пользу.

— Когда уехали с пляжа и как — на своей машине, автобусом?

— Уехал в восьмом часу. Автобусом — машины у меня нет… В автобусе знакомых не было, — добавил Валенте, предупреждая неизбежный вопрос полицейского. — Домой добрался около восьми. Почти в восемь, точнее. Никого из соседей у дома не встретил.

И далее он рассказал, как искал в эфире «Эль Конде», как спешил на радиостанцию и как был потрясен всем увиденным там.

— Убитая женщина… Вы говорили, когда мы пришли, что ее зовут Марисоль Сальдивар, — кто она?

— О-о. Это в двух словах не расскажешь.

— Рассказывайте не в двух.

Начало романтической связи Чаро Мондрагона с Марисоль Сальдивар относится к их ранней молодости, поведал Фермин Валенте. Какой она была в семнадцать лет! Тоненькая и в то же время фигуристая — Софи Лорен, да и только. Лицо нежное, открытое, славное. Взгляд доверчивый и веселый. Валенте сам в нее был немного влюблен, да ею многие ребята увлекались, а уж Чаро — слов нет! И пользовался взаимностью. Он тоже был парень хоть куда. Среднего роста, как и его подруга, но крепкий, мускулистый. Лицо, правда, обычное, лицо как лицо, но ведь мужчина чуть получше черта — уже красавец. Во всяком случае, любила она его крепко. В том, что они поженятся, все были уверены. И, увы, ошиблись. Мондрагоны-старшие воспротивились браку. Марисоль — из бедной семьи, к тому ж полукровка, да еще какая — от матери-негритянки и отца-китайца. Ну, знаете, он из тех нищих китайцев, что в двадцатые — тридцатые годы толпами приезжали сюда на заработки и застревали тут, женились на местных. Белые за них не очень-то шли, так они находили себе негритянок.

— Да ведь Мондрагон сам мулат, — не выдержал комиссар.

— Верно,