копил десять лет. Просто раньше не было кому взяться за это дело.
– Можете доказать?
– Завтра всё будет в папке, – пообещала она.
Она положила трубку и только тогда позволила себе выдохнуть.
В офисе стало совсем темно. Она включила маленький настольный светильник, чтобы не видеть отражения в окне, где усталое лицо смотрело на неё с укором. Потом села и аккуратно, как умеют только очень уставшие люди, открыла чистую страницу в блокноте.
«Сегодня ночью я поняла, что город всё-таки меняет людей. Даже тех, кто раньше не верил ни в честность, ни в память, ни в необходимость дожить до утра. В какой-то момент всё, что ты делал, собирается в точку, и тогда уже неважно, кто и что выиграл – важно, кто остался жив».
Она дописала ещё пару строк, задумалась, перечитала и долго сидела, уставившись на свои же буквы.
За окном моросил дождь, и казалось, что он будет идти до самого утра. Но ей было всё равно: теперь она знала, кого станет искать на рассвете.
Когда архивистка в последний раз заглянула в кабинет Ласточкиной – уже после полуночи, – следователь сидела, подперев щеку рукой, и смотрела в точку между монитором и листом бумаги. На экране был открыт черновик доклада прокурору, но самой Светлане сейчас было важнее то, что происходило за окном.
За стеклом стоял город, в котором каждое здание знало о ней больше, чем любой собеседник.
Она тихо постучала пальцем по столу, будто репетируя, как завтра будет стучать по чьей-то двери.
«Город всегда ждёт, кто первый выйдет на улицу», – записала она на бумажке.
И с этой мыслью выключила свет, понимая: ночь будет недолгой.
Глава 13
Лизе в последнее время спалось хуже: каждое утро начиналось с попытки убедить себя, что всё, что с ней происходило за последние недели – это не катастрофа, а всего лишь сбой в расписании жизненных унижений. Она сидела на краю кровати в ночной рубашке цвета голубого мартини, держа в руках учебник по маркетингу. В комнате было тепло, воздух пах воском и свежей бумагой, но под кожей всё равно дрожало. Она делала вид, что читает, а на самом деле видела на каждой странице только тревожные слова: «позиционирование», «нишевание», «угроза». Иногда ей казалось, что маркетинг придумали такие же, как она – вечно мечущиеся между желанием понравиться и страхом стать смешной.
– О чём задумалась? – спросил Григорий, появившись в дверях её комнаты почти бесшумно. Он не стучал: в этом доме в двери не стучали, особенно если внутри была младшая.
– Привет, – произнесла она, закрывая книгу, чтобы скрыть, что уже час не могла запомнить ни одной новой формулы. – Не могу уснуть, в голове шум.
Он не ответил, а просто сел на стул у окна, ноги поставил на край ковра, будто размечал своё поле для манёвра. На лице у него не было выражения: ни интереса, ни злости, ни даже скуки. Он смотрел, как она сидела, обхватив колени, и в этот момент Лиза почувствовала себя совсем маленькой, как мышь в мышеловке, где сыр давно высох, а выхода всё равно нет.
– У вас с мамой опять был спор? – спросил он, словно бывалый психотерапевт.
– Как всегда, – усмехнулась она, – сегодня тема – чемпионы по неудачам.
– Ты у неё в топе? – поддел он.
– Я – отдельная номинация, – пожала плечами. – Но ты и сам знаешь, как тут всё бывает.
Григорий кивнул, но сказал:
– Ты слишком всерьёз всё воспринимаешь.
Лиза хотела возразить, но замолчала. Он смотрел на неё как-то по-новому: не как на младшую знакомую, а как на объект наблюдения, для которого уже подобрана и категория, и диагноз.
– Кстати, – сказал он вдруг, – как там твой «подработчик» по выходным?
У неё от этого вопроса по коже пробежала холодная волна.
– Какой ещё подработчик? – попыталась она обернуть разговор в шутку, но знала: это не получится.
– Ну, – он всё так же не улыбался, – тот, что с веб-камерой.
Она почувствовала, как у неё закипает в груди и внутрь забирается вязкая масса – смесь стыда, страха и злости на саму себя.
– Это был просто эксперимент, – сказала она, – я же уже объясняла.
– Эксперимент – интересное слово, – заметил Григорий. – Ты когда-нибудь видела настоящие эксперименты? Там всегда есть наблюдатель, который фиксирует результаты.
Лиза замолчала. Она вспомнила тот вечер, когда он, случайно застал её в комнате: Она сидела в полумраке, перед ноутбуком, абсолютно обнаженная.
Тогда он не сказал ни слова, только задержался в дверях дольше, чем полагается, а потом сказал: «Это останется между нами, не волнуйся», прежде чем закрыть дверь, оставив её в темноте с колотящимся сердцем.
– Я думала, мы про это больше не говорим, – выдавила она из себя.
– Иногда к эксперименту возвращаются, если его результаты были интересны, – сказал он, наконец чуть скривив губы.
Лиза хотела уйти в ванную и захлопнуть дверь, но не смогла даже встать.
– Чего ты хочешь? – спросила она, сама не веря, что звучит это не так жалко, как ей самой слышалось.
Григорий на этот раз посмотрел на неё открыто – как взрослый на ребёнка, который только что разбил семейную вазу, но до сих пор уверен, что сможет скрыть осколки под ковром.
– Я хочу, чтобы ты мне показала, как это делается, – сказал он спокойно.
– С ума сошёл, – прошептала она. – Ты серьёзно?
– Я могу и не просить, – пожал он плечами. – У меня и так всё есть.
Он достал телефон, покрутил его в пальцах, медленно разблокировал и развернул экран к ней.
– Это что? – спросила Лиза.
– Скрины, – равнодушно сказал он. – Вчерашние и позавчерашние. Если я правильно понял, ты каждый раз придумываешь себе новую аудиторию.
На экране была она: в одном из чатов, с осознанно обворожительной улыбкой, слегка приподняв майку; дальше – уже без майки; третья – обнажённая по пояс, с рукой между ног. Лиза почувствовала, как внутри что-то рвётся, и не могла дышать.
– Как ты… – начала она, но не смогла закончить.
– Это всё интернет, – сказал он, – в нём не бывает удалённых записей.
Лиза хотела убить его взглядом, но не смогла поднять глаза.
– Пожалуйста, – сказала она, едва слышно, – удали это. Просто удали.
Григорий не ответил, только провёл пальцем по экрану и открыл ещё один чат. Там был скрин: она, уже без одежды, глядит прямо в камеру, и по лицу видно, что это момент между смехом и слезами.
– Я могу отправить это кому угодно, – сказал он. – Хочешь – сестре, хочешь – маме. Или всем