– Ну что, начнём? – как дирижёр, задала темп Елена, едва дождавшись наполненных бокалов.

– Давайте, – сухо ответила Маргарита, не отрывая взгляда от приборов.

Они ели с той сдержанной яростью, которая бывает у людей, давно разучившихся наслаждаться едой: каждый кусок был не угощением, а капсулой с компроматом, и только ловкость рук спасала от отравления.

Григорий вёл себя как идеальный гость: брал только то, что оказывалось ближе, в беседе придерживался роли «серого кардинала», ни разу не перебил, но внимательно слушал каждую реплику. Он уже привык: в этой семье любая фраза – ловушка. Сначала спрашивают о погоде, потом – о мировых трендах, а через минуту выясняется, что ты ответил на вопрос, который никто не произнёс вслух.

– Как у вас дела на работе, мама? – первой нарушила молчание Лиза. Голос звучал будто с другого этажа: тонкий, охрипший, с интонацией собаки, ожидающей удара газетой за лай.

– Вчера приезжал московский ревизор, – ответила Елена. – Всё проверили, подписали. Есть вопросы по учёту, но мы решаем.

– Какие вопросы? – насторожилась Маргарита.

– По новой линии. Ты ведь сама утверждала заказы, – небрежно бросила Елена.

– Я утверждала только согласованное. – Маргарита не повышала голос, но в её интонации хватило холода, чтобы запотели окна.

– Может, не будем про работу за столом? – быстро вставила Софья, не отрываясь от телефона. – Все знают, что у нас вечно проблемы с учётом.

– Особенно у некоторых, – с ехидцей добавила Маргарита, метнув взгляд на Лизу.

Та съёжилась, но промолчала. Официант тут же подлил ей кваса, словно пытаясь заполнить пустоту внутри.

– Я не понимаю, зачем Лиза работает в салоне, – сказала Маргарита уже прямо. – Она ничего не понимает в бухгалтерии, только всё путает. Лучше бы ушла в университет и сидела там, как Софья.

– Софья, кстати, тоже не горит наукой, – заметила Елена, и в её голосе мелькнула усталость, которую обычно выдают только в конце долгого сезона.

– Я не понимаю, почему в этой семье все должны быть одинаковыми, – неожиданно громко сказала Лиза.

– Потому что иначе ты тут не выживешь, – парировала Маргарита, не моргнув.

– Может, кто-то и не хочет выживать, – прошептала Лиза, так тихо, что только Григорий услышал.

Он отметил: чем громче спор, тем внимательнее Елена следила за ним. Иногда её взгляд метался между дочерями, но каждый раз возвращался к нему – будто искала в нём опору, которую уже не надеялась найти в семье.

– Давайте без балагана, – наконец сказала она, повысив голос. – Здесь же Григорий.

– Григорий давно свой. И если хочет – пусть выскажется, – бросила Маргарита.

Он улыбнулся, не спеша отвечать: наблюдал, как витающий в воздухе вихрь взаимных претензий стягивается в центр, и понимал – ещё немного, и это будет его центр.

– Если честно, – сказал он, – мне нравится, как у вас всё устроено. Почти как в старой Москве: сначала делят пирог, потом – наследство, а потом снова пирог.

– Только пирог у нас один, – сухо пошутила Софья.

– Иногда один – именно то, что нужно, – сказал он, – чтобы понять, кто на самом деле голоден.

В комнате повисла пауза: никто не ожидал, что он рискнёт говорить о «голоде» в доме, где на стенах висели акварели голодающих деревень.

– У нас нет голодных, – сказала Елена. – Все накормлены, одеты, учёные, с работы не выгоняют.

– А счастливы? – бросил он, глядя прямо на неё.

Она не сразу ответила.

– Кто сказал, что счастье бывает у таких, как мы? – произнесла наконец.

– Я говорила, – внезапно вставила Лиза. – Мама всегда говорит, что счастье – это когда все живы.

– А ещё, – добавила Софья, – когда все молчат о настоящих проблемах.

Григорий смотрел на них – и видел всю историю рода: в каждом поколении обязательно находилась одна, мечтавшая вырваться, одна – строившая из себя идеал, и ещё одна – тихо, но методично ломавшая чужие планы.

– В нашем роду, – сказал он, – всегда были сильные женщины.

– Мужчины тут долго не задерживаются, – парировала Маргарита.

– Может, они просто не выдерживают конкуренции, – пожал плечами он.

– Или у них хватает ума уйти вовремя, – усмехнулась Софья.

Опять смех, опять холод, и снова возвращение к исходной точке. Официант принёс горячее – судака в соусе из хрена и сливок, на блюде с расписным ободком. Лиза съела один кусок, потом второй, а затем резко отодвинула тарелку, будто испугалась, что подавится.

– Мне надо выйти, – сказала она. – Можно?

– Конечно, – первой ответила Елена.

Когда Лиза вышла, разговор оборвался, и воздух в столовой наполнился гулом: не от еще шипящего судака, а от тишины, которую никто не решался нарушить.

Григорий воспользовался паузой, чтобы оглядеться. В зеркале напротив окна отражались все участники ужина, и у каждого лицо было чуть искажено – словно каждый стыдился самого себя.

– Я пойду посмотрю, всё ли у неё хорошо, – поднялась Софья.

– Лучше бы сели и доели, – процедила Маргарита, – а то снова в университете забудете, что такое нормальный ужин.

– Я вообще-то учусь не только в университете, но и у жизни, – бросила Софья через плечо.

Когда в комнате остались только он, Елена и Маргарита, последняя медленно провела пальцем по краю бокала и сказала:

– Иногда мне кажется, что без скандалов здесь не прожить. Даже когда стараешься быть нормальной.

– А ты хочешь быть нормальной? – спросил он, чуть наклонившись вперёд.

– Я хочу, чтобы хоть раз кто-то сделал всё за меня, – с трудом произнесла она. – Не я – за других, а кто-то – для меня.

– Мне казалось, ты этого не потерпишь, – заметил он.

– Я не потерплю, – улыбнулась она. – Но иногда так хочется поверить в обратное.

В этот момент в столовую вернулись Лиза и Софья: у Лизы глаза были красные, но она держалась прямо; у Софьи лицо оставалось без единой эмоции.

– Всё нормально, – сказала Лиза, не глядя ни на кого.

– Вот и хорошо, – кивнула Елена. – Теперь можно и чай.

По её знаку официант подал чашки, самовар загудел громче, и на несколько минут все занялись только чаем и вареньем.

Григорий наблюдал, как каждая размешивает сахар: Маргарита – быстро и раздражённо, Софья – медленно, по кругу, Лиза – еле касаясь ложки, будто боялась издать лишний звук. Елена вовсе не клала сахар – просто смотрела, как колышется тёмная жидкость, и иногда делала вид, что пьёт.

– Интересно, почему в таких домах всегда так много зеркал, – задумчиво сказал он.

– Потому что только в зеркале можно увидеть, насколько ты похожа на свою мать, – ответила Маргарита. В её голосе