– Нет, – сказала Елена. – Иногда созванивались. Последний раз – за месяц до её смерти.

– И о чём говорили? – не отставала Светлана.

– Она просила меня позаботиться о Григории, если с ней что-нибудь произойдёт, – Елена чуть помедлила, но не стала врать. – Я тогда не была уверена, что он сможет адаптироваться, но обещала подумать.

– Извините, – перебила Светлана, – но из ваших слов выходит, что Марина готовила вас заранее?

– В каком смысле? – Елена почувствовала, как по позвоночнику пробежал ледяной холодок; намёк ей не понравился, но отступать она не собиралась. – Если вы хотите сказать, что она планировала самоубийство, то её сын – последний, кто в этом виноват.

– Я не говорю, что виноват, – медленно проговорила Светлана. – Но иногда дети несут чужие долги. Даже если не знают об этом.

Елена впервые за всё время встретила её взгляд и не отвела глаз.

– Не учите меня семейной этике, – тихо сказала она.

В этот момент в комнату заглянула Маргарита, но, увидев чужую, извинилась и исчезла в коридоре. Елена расслабила плечи, будто только что прошла по острию лезвия.

– Я повторю вопрос, – сказала она. – Что их связывает, по-вашему?

– Пока не знаю, – честно ответила Светлана. – Я привыкла изучать не только внешние совпадения, но и внутренние связи.

– Я не люблю, когда меня проверяют на слабость, – сказала Елена, и теперь в её голосе прозвучала угроза.

– А мне всё равно, что вы любите, – спокойно сказала Ласточкина. – Моя работа – докопаться до истины.

В этот момент в дверь вошла Лиза, увидела гостей и замерла. Светлана кивнула, будто запоминая, как выглядит младшая дочь Петровых.

– А это ваша дочь? – спросила она, не отрывая взгляда.

– Моя, – кивнула Елена. – Лиза, иди к себе, у нас деловой разговор.

Лиза исчезла почти бесшумно.

– Ещё вопросы? – спросила Елена, уже не скрывая раздражения.

– Да. Где я могу поговорить с Григорием Ивановым?

– Он сейчас у себя. Хотите, провожу?

– Хотелось бы, – сказала Светлана, вставая.

Они вышли из гостиной, и Елена повела её по длинному коридору, построенному так, что каждый шаг отдавался эхом. Она шла быстро, но руки всё равно дрожали – теперь уже не от холода, а от того, что впервые за много лет у неё не было даже призрачного контроля над ситуацией.

– Вы всегда такая холодная? – спросила она у Ласточкиной, когда они шли мимо старых портретов.

– Только когда это нужно, – спокойно ответила она.

– Вам ничего не нужно, – сказала Елена. – Вы просто хотите кому-то доказать.

– Может быть, – кивнула Светлана. – Но я делаю свою работу честно.

Они остановились у двери, и только тогда Елена позволила себе паузу.

– Я не желаю Григорию зла, – сказала она. – Но он, возможно, не так прост, как вам кажется.

– Это не вам решать, – сказала Светлана.

Она открыла дверь в комнату Григория, а Елена осталась в коридоре. Казалось, вот-вот рухнет вся конструкция дома – и только Елена удерживала её, прижимая к груди всё, что осталось от прежнего величия.

В гостиной воздух всё ещё был ледяным; там уже ждал следующий раунд.

Дверь в комнату Григория открылась без стука. Он сидел за столом, будто ждал, что сегодня кто-то придёт именно так: без прелюдий, без позывных. Светлана Ласточкина появилась в проёме – прямая, как каркас шведского стула, – и мгновенно осмотрела пространство: окно на распашку, маленький рабочий стол без единой пылинки, кровать, аккуратно заправленная, будто в армейском бараке.

– Пустые стены, – заметила она, окидывая комнату холодным взглядом. – Не любишь оставлять следов.

– Здесь всё чужое, – пожал плечами он. – Даже если приберёшь, всё равно чужое.

– А что тогда твоё? – спросила она и, не дожидаясь ответа, присела на край кровати.

Григорий молчал, не давая ей повода уйти в лирическую тень. Она это поняла и сразу перешла к делу:

– Расскажи, что сказал тебе Роман Скорпулезов. С самого начала. Не для протокола – для меня.

Он на секунду задумался, будто решал, с какой точки начать, затем ровным голосом сказал:

– Он пришёл, выслушал меня, потом сказал: «Если бы я знал, что ты – сын Марины, я бы подумал дважды, прежде чем помогать этим людям». Потом – долго смотрел в окно, словно что-то вспоминал. В конце сказал, что если я не перестану копать, это плохо закончится для меня. Всё.

– Ты не спросил, чего он боялся? – уточнила Светлана.

– Я не думаю, что он боялся. Скорее, устал.

Светлана на секунду отвела взгляд. Она попыталась найти привычную иронию, но сегодня её не спасала ни память о прошлых победах, ни столичная броня. Она поняла: перед ней человек, который больше не играет ни по каким правилам.

– Ты же понимаешь, что смерть Скорпулезова связана с самоубийством твоей матери? – спросила Светлана, едва заметно понизив голос. Её фраза прозвучала не просто как логическая конструкция, а как хирургический разрез – точный и хищный. Она словно бросила приманку: либо признает – либо сгорит от гордости.

Григорий не шелохнулся. Лицо его было абсолютно спокойным: не маска, не броня, а скорее чертёж, на котором все эмоции аккуратно размечены для будущей реконструкции. Он выдержал паузу и сказал так, будто речь шла о погоде или спортивных результатах на прошлой неделе:

– Это не новость. В этом городе всё всегда связано. Если копнуть, даже дерево на площади – чей-то родственник.

Он снова посмотрел на Светлану – теперь уже как на равную или даже соперницу, хотя по возрасту и опыту они были из разных лиг. Она не отвела взгляда, но рука её чуть дернулась – неуверенность, которую на секунду заметил бы только очень внимательный наблюдатель.

– Тогда объясни, почему ты не хочешь помочь? – спросила она почти мягко, но это «почти» было обманчиво. За ним угадывался шлагбаум, за которым стояла армия упрямства.

– А вы не пробовали разобраться сами? – Григорий позволил себе почти добрую усмешку и даже облокотился на стол, чтобы усилить эффект. – Мне кажется, у вас отлично получается. За один день вы допросили всех обитателей дома, заставили Елену нервничать, а меня – вспомнить прошлое, которое я бы предпочёл забыть. Что ещё нужно для победы?

– Мне нужно, чтобы ты перестал строить из себя наблюдателя, – сказала Светлана. – Умные люди редко бывают счастливы. Они всё время думают, как бы не попасть в капкан, и сами же его ставят.

– Я не строю, – возразил он. – В этом доме наблюдать безопаснее, чем действовать.

Улыбка Светланы стала ледяной:

– Тогда ты просто трус. Я думала, ты другой.

На этот раз Григорий медленно поднялся со стула, не повышая голоса:

– Другой уже был. Он кончился десять лет