Он достал из папки газетную вырезку – короткую заметку в разделе криминальных новостей. «В лесопарке обнаружен труп мужчины с признаками насильственной смерти. Личность убитого устанавливается». Дата – через неделю после того, как алмазы должны были быть переданы Скорпулёзову.

– Вы знали об этом? – спросил Григорий, глядя Елене прямо в глаза.

Она знала. Скорпулёзов сам рассказал ей через месяц, когда они встречались в ресторане, чтобы обсудить «дальнейшие перспективы сотрудничества». Он сказал это как анекдот, смеясь над бокалом коньяка: «Представляете, наш брокер оказался не только вором, но и неудачником. Не успел даже толком насладиться награбленным».

Тогда ей показалось, что это просто невезение – мелкий жулик украл алмазы и был убит другими жуликами. Теперь она понимала: это была часть плана.

Григорий собрал документы в аккуратную стопку, положил обратно в папку. Движения у него были медленные, церемониальные – как у человека, который закончил важную работу и теперь может позволить себе передышку.

– Моя мать оказалась должна три с половиной миллиона долларов людям, которые не привыкли прощать долги, – сказал он. – А вы получили чистые алмазы и чистую прибыль с них.

Елена сидела, уставившись в одну точку на столе. В голове стоял шум – не мыслей, а их отсутствия, как в телевизоре, когда пропадает сигнал.

Она помнила всё. И понимала, что теперь это помнит ещё кто-то.

– Моя мать, оказавшись с долгом в три с половиной миллиона долларов, понимала, что это позор и тюрьма, – сказал Григорий, и в его голосе впервые появилась усталость.

Он открыл дневник на другой странице, ближе к концу. Почерк здесь был уже не таким аккуратным – буквы скакали по строчкам, некоторые слова были размазаны, словно над ними плакали.

– В последние недели она почти не спала, – продолжал он. – Писала в дневнике каждую ночь, пыталась понять, как выйти из ситуации. Сначала думала объявить о банкротстве, потом – занять деньги под залог квартиры. Потом поняла, что этой суммы не хватит.

Елена смотрела на тетрадь в его руках и вспоминала Марину такой, какой видела её в последний раз. Это было десять лет назад, в январе. Марина пришла без звонка, прямо к ней в кабинет, обошла секретаря и ворвалась, как человек, которому нечего терять. Тогда Елена подумала, что это истерика – обычная женская истерика, которую можно переждать или купировать парой строгих слов.

– Мать в дневнике пишет, что приезжала сюда к вам, – сказал Григорий, переворачивая страницу. – Стояла у вас на коленях, просила спасти.

Он начал читать, и голос его стал другим – не механическим, а живым, с интонациями, которые, видимо, принадлежали его матери:

– «Я пришла к Елене с последней надеждой. Знаю, что ты не ответственна за моё решение участвовать в этой сделке, но ты единственная, кто может помочь. У тебя есть связи, есть деньги, есть возможность решить вопрос, не доводя до крайностей. Я готова отдать тебе всё, что у меня есть – квартиру, дачу, даже пенсионные накопления. Только помоги найти способ расплатиться с долгом».

Елена закрыла глаза. Она помнила тот разговор слово в слово. Марина действительно стояла на коленях – в прямом смысле, опустилась посреди кабинета, в своём потёртом пальто. Говорила сбивчиво, плакала, размазывала тушь по щекам. Елена тогда испытывала смесь раздражения и брезгливости – ей казалось унизительным наблюдать за чужим отчаянием.

– А вы знаете, что ответили? – спросил Григорий, не отрывая взгляда от дневника.

Елена кивнула. Она помнила свой ответ лучше, чем хотела бы.

– «Долг надо возвращать», – прочитал он. – «Я предупреждала тебя о рисках. Бизнес есть бизнес. Никто не заставлял тебя соглашаться на сделку». И ещё: «Я не банк и не благотворительная организация. Мои деньги – это мои деньги».

Каждое слово резало память Елены, как лезвие. Она помнила, как произносила эти фразы – спокойно, даже с лёгкой снисходительностью, глядя на рыдающую женщину как на назойливого просителя. Тогда ей казалось, что она проявляет деловую принципиальность. Теперь эти слова звучали как приговор.

– А потом вы добавили, – продолжал Григорий, – «Если не можешь расплатиться сама, обратись к Скорпулёзову. Это ваши с ним отношения, не мои».

Елена вспомнила, как Марина тогда встала с колен – медленно, держась за край стола. На лице у неё было выражение человека, который понял что-то очень важное и очень страшное. Она не сказала ни слова на прощание, только кивнула и вышла. Больше Елена её не видела.

– Через неделю после этого разговора, – сказал Григорий, закрывая дневник, – моя мать приняла тридцать таблеток феназепама.

В кабинете стало так тихо, что слышно было тиканье старых часов на камине; из оконной щели тянуло февральским холодом. Елена сидела неподвижно, глядя в одну точку перед собой. В голове не было мыслей – только картинки, которые сменяли одна другую, как слайды в старом проекторе.

Марина в потёртом пальто, опускающаяся на колени посреди кабинета.

Марина, поднимающаяся с этих колен с мёртвым лицом.

Марина, глотающая таблетки в пустой квартире.

– Она лежала на кровати, в том же платье, в котором приходила к вам. На прикроватном столике – ваша визитка, которую она так и не выбросила.

Елена попыталась что-то сказать, но голос не слушался. Во рту было сухо, а язык стал ватным.

– На похороны пришло человек десять. Вас там не было. Хотя вы знали о смерти – я проверял.

Она знала. Клара тогда сообщила ей об этом как о рядовой новости: «Ты в курсе, что Марина умерла. Говорят, сердце». Елена восприняла это известие с облегчением – одной проблемой стало меньше. Теперь она понимала: это был не конец проблемы, а её начало.

Он посмотрел на Елену – долго, пристально, как судья на подсудимого.

– С того момента, как я попал в ваш дом, я готовился к этому разговору, – сказал он. – Всё это время собирал документы, выстраивал план, ждал подходящего момента. И знаете, что самое печальное? Вы даже не помните её толком. Для вас она была просто эпизодом, неудачной сделкой, которая закончилась чужой истерикой.

Елена хотела возразить, но поняла, что он прав. Марина действительно была для неё лучшей подругой, но стала бизнес-эпизодом – неприятным, но быстро забытым. Одной из сотен людей, которые проходили через её жизнь и исчезали, не оставляя следа. Теперь оказалось, что один из этих людей оставил после себя сына, который превратил месть в искусство.

– Чтобы спастись от позора и тюрьмы, она покончила жизнь самоубийством, – повторил Григорий, и в этих словах была финальность приговора. – А вы даже не пришли попрощаться.

В этот