«Сливаю инфу о закупках через ювелирку. Проверяйте последние счета, у них дыра в отчётности. Всплывёт – держите скрины наготове».

После этого она позволила себе пару минут расслабиться: закрыла глаза, пересчитала до двадцати, потом снова открыла и вернулась к ленте событий. Теперь нужно было просто ждать, пока все фигуры на доске сделают свои ходы, а ей останется только собрать урожай.

К обеду у неё возникло ощущение, что жизнь придумана лишь для того, чтобы такие, как она, управляли чужими нервными окончаниями на расстоянии вытянутого маникюра. Она не испытывала ни капли злорадства: это была не месть, а искусство, и если кто-то не понимал разницы – это были их проблемы, не её.

Вера ещё раз глянула в окно: ювелирный салон стоял пустой, как музейная декорация, а на входе маячила фигура Елены, которая смотрела куда -то поверх улицы – не на людей, а на мираж будущего, в котором её фамилии больше нет.

Вера поставила телефон на беззвучный, взяла чашку и, пригубив холодный кофе, сказала себе вслух:

– Шоу начинается.

За соседним столом мужчина в кожаной куртке повернулся, и Вера бросила на него взгляд: они оба улыбнулись – одновременно, как актёры на кастинге, которые заранее знают, что оба не получат роли.

Она встала, поправила волосы, медленно обвела взглядом зал: все эти люди, все эти пустые столы и чужие судьбы – теперь её территория.

Выйдя на улицу, она включила телефон и увидела новый мем: скриншот с утренней почты, где Софья в ошейнике, а снизу подпись: «Город любит своих героинь». Вера лайкнула пост, переслала в два чата, потом, не сбавляя шага, ещё раз посмотрела на ювелирку.

На этот раз она увидела своё отражение в витрине: безупречное, холодное, идеально собранное. И подумала – даже если этот город сгорит к чёртовой матери, она успеет первой рассказать, как именно это произошло.

Никто не входил в кабинет Елены без приглашения, но у Орлова это вышло с такой органичностью, будто он был не детективом, а невидимым сотрудником, которого забыли внести в реестр. Он появился в дверях в тот момент, когда Елена перечитывала вторую страницу жалобы на Маргариту: рукописный донос был написан с такой злостью, что казался не бумажкой, а клочком человеческой плоти. Она положила лист на край стола, не оборачиваясь, но уже по звуку шагов поняла: гости бывают двух сортов – те, кто просят разрешения, и те, кто его не спрашивают.

– Садитесь, – сказала она, делая вид, что работает с документами.

Он сел. Был одет небрежно, но с избыточной чистотой: на лацкане чуть потёртого пиджака – чужой белок, возможно, с кота; под пиджаком – свитер цвета отработанного металла, волосы серебристые и уложены так, чтобы никто не подумал о тщеславии. Папка в руке – аккуратная, но явно многократно промокшая, что наводило на мысль о десятках других хозяйских столов, где она уже бывала до этого дня.

– Времени у меня мало, – сразу начал Орлов. Голос был не прокуренный и не прокурорский – скорее голос человека, который предпочитает сообщать о смерти кратко и по существу. – Поэтому без вступлений.

Он достал из папки первую фотографию. На ней был Григорий – каким она запомнила его с первой встречи: ни одной отличительной черты, кроме лица, будто вырезанного из рекламного буклета про евробанки. В этот раз – уличная съёмка прошлым летом: сидит на террасе кафе, перед ним айс латте и какая-то тонкая папка, будто готовится к экзамену, а не к разрушению семьи. Второй человек на фото – Вера: её Елена знала как свою собственную тень – это была её помощница, правая рука, доверенное лицо. Елена почувствовала, как холод поднимается от кончиков пальцев к сердцу: Вера, которая знала все её тайны, которой она доверяла бухгалтерию и семейные секреты, сидела напротив Григория с таким видом, будто они давно спланировали каждый шаг её падения. У Веры в руках телефон, а в отражении витрины позади – ещё одна женская фигура, но её лицо размыто дождём.

Он не стал предлагать фотографии для просмотра: просто держал их в ладони, как карточный шулер на финальном круге. Выглядел уставшим, но ни одна мышца лица не дрожала, даже когда говорил вещи, которые могли бы кого угодно выбить из равновесия.

Орлов постукивал пальцем по фотографии, не поднимая глаз на Елену.

– Копал под этого юношу. Глубоко копал. Сначала он был пустым местом: даже анализаторы соцсетей ничего не нашли. Но потом выяснилось, что он умеет создавать свои события, как другие создают утренний кофе. Заметили: во всех скандалах, которые случились за последние недели, присутствовал хотя бы один связанный с ним человек?

Елена кивнула. Голос оставался ледяным:

– Для этого я вас и пригласила. Мне не нужны выводы, я хочу факты.

– Факты просты, – сказал он. – Каждый инцидент – с того момента, как он поселился у вас в доме, до утечки по Маргарите и этого последнего «несчастного случая» с младшей, – организован одним и тем же методом. Прямых доказательств нет: только цепочка намёков и совпадений, которые в другом городе сочли бы случайностью. Здесь – нет.

Он достал вторую пачку фотографий. На снимках Вера и Григорий – в разных кафе, на разных улицах, но всегда рядом, с теми же гаджетами и теми же лицами: любопытство прикрыто скукой, отчаяние замаскировано светским цинизмом. Снимали их скрыто – от этого фотографии только холодели.

– Они работают в паре, – сказал Орлов. – Сначала раскачивают событие, потом подливают компромат, потом шантажируют или «сливают» в нужные каналы. Каждый шаг выверен: ни лишней эмоции, ни зацепки для прямого обвинения.

– А зачем им это? – спросила Елена уже с раздражением. – Я готова поверить в любую аферу, но кто платит за этот цирк, если у него нет даже фамилии?

Он выдержал паузу. Видно было, что вопрос мучает и его – не как загадка, а как личное оскорбление, которое нечем отбить.

– Вот здесь я упёрся в стену, – сказал он честно. – Всё, что смог выяснить: девочка – бывшая студентка, зарабатывает на перепродажах информации, но живёт по средствам. Он – вообще без биографии, будто его придумали этим утром.

– Может, и придумали, – тихо сказала Елена.

Он посмотрел на неё долго, не мигая, как смотрят врачи на пациента, когда диагноз известен, но его ещё не произносят.

– Я не люблю теории заговора, – сказал Орлов. – Но здесь всё слишком… красиво.