На часах было уже почти десять, когда в зале осталось всего четыре стола. Вера собрала вещи, медленно прошла мимо хозяина (ей всегда нравилось оставлять чаевые лично), кивнула баристе и только на улице позволила себе улыбнуться: теперь весь город жил по её сценарию, даже если никто этого не замечал.

По дороге домой она ещё раз проверила сообщения: спамили уже про Лизу, про Софью, даже про Григория. В каждом чате было минимум три упоминания её собственных слов – в других формулировках, иногда с ошибками, иногда с добавками, но суть оставалась: Петровы проиграли этот раунд, и завтра проиграют следующий.

Она шла медленно, ловя на себе взгляды прохожих. Было приятно знать, что в этом городе ни один большой секрет не выдержит больше суток. Она даже немного пожалела Елену: не потому, что та проиграла, а потому что теперь у неё не будет ни одного шанса вернуть утраченное лицо.

Вера поднялась по лестнице, открыла дверь в квартиру, бросила сумку на стул. В комнате пахло чаем, но ей уже не хотелось пить. Она просто села у окна, включила телефон и открыла новый мем.

На экране была фотография витрины Петровых, поверх – дурацкий текст: «Всё золото мира не скроет ваших косяков». Вера улыбнулась и отправила его в десять чатов подряд.

Она знала: с утра в Ситцеве будет жарко.

Ювелирный салон всегда казался Елене самодостаточным: даже если бы все люди на свете вымерли, он мог бы ещё неделю работать по инерции – витрины бы светились, робот пылесос крутился под стульями, а электрические чайники закипали бы по расписанию. Но в этот день, когда она вошла в зал ровно в десять утра, её встретила такая пустота, что захотелось сразу выдохнуть и выйти обратно.

Мраморный пол звенел под каблуками так, будто где-то под ним устроили репетицию духового оркестра. Каждый шаг отзывался эхом в стеклянных перегородках, а сами витрины – чистые, как белковая плёнка на поверхности кипящего бульона, – беззвучно отражали только её собственное лицо, усталое, с напряжённой линией челюсти.

Весь первый час не зашёл ни один клиент. Продавцы – две женщины в одинаковых синих костюмах и мальчик практикант, который обычно молчал, как ювелирный сейф, – переглядывались так, будто ждали либо землетрясения, либо увольнения по сокращению штатов. Они даже не пытались прятать тревогу: при каждом её появлении в зале замирали, а стоит ей уйти за угол – тут же шушукались или смотрели в пол.

У телефона на рецепции стоял звонок, похожий на детскую мелодию: обычно он звучал радостно, но сегодня каждый сигнал был как крик чайки в штиль. В первые десять минут Елена получила три сообщения: два – с отменой заказов (оба от клиентов, которые годами покупали только у неё), одно – от поставщика, с извинениями и просьбой «решить вопрос по другим каналам». Она перечитала каждое сообщение по два раза, даже не пытаясь отвечать. Всё было слишком ясно.

С улицы через широкие окна отлично просматривался тротуар, но за всё утро никто не подошёл к витрине ближе, чем на метр. Было видно, как некоторые женщины из соседних домов специально обходят салон стороной, делая круг через стоянку; подростки в ярких куртках даже не смотрели в её сторону. Она отметила: никто раньше не обходил её дом так, как обходят теперь её работу.

В двенадцать Елена решила выйти в торговый зал и пройтись вдоль витрин. Она делала это медленно, с достоинством, как королева, которой нужно в последний раз осмотреть владения перед сдачей города врагу. Даже невооружённым глазом было видно: все кольца и серьги разложены идеально, шлифовка сверкает, подсветка выставлена с точностью до миллиметра. Это была не демонстрация, а почти издевательство – столько красоты и богатства на квадратный метр, и ни одной живой души, кто мог бы это оценить.

В одной из боковых комнат, у края видимости, стоял Григорий. Он не выходил в зал, просто опёрся плечом о дверной косяк, сложил руки на груди и, не пряча взгляда, наблюдал за хозяйкой. Его лицо было абсолютно спокойным: ни одной эмоции, только лёгкая усталость по краям глаз. Елена знала, что за этим безразличием скрывается что-то другое – может, ирония, а может, тот самый интерес, который в детстве заставлял её держаться подальше от любопытных мальчиков.

Она встретилась с ним взглядом всего на секунду, потом отвернулась и пошла дальше – вдоль пустых кресел, мимо зеркал, по которым плавали только её собственные отражения. В этот момент телефон завибрировал в кармане. Она не хотела смотреть, но всё равно достала и увидела: очередной отказ, теперь уже от одной из городских структур – там обычно покупали подарки для юбиляров, но теперь даже они отказывались от услуг Петровой.

Ближе к двум в салоне стало настолько тихо, что она начала различать отдельные тики на циферблате больших напольных часов у входа. Их завели прошлой зимой, и с тех пор каждый час они выдавали короткий удар гонга, не слишком громко, но с такой регулярностью, будто напоминали: время идёт даже в аду.

Григорий, видимо, ждал этого момента. Он медленно вышел в зал, прошёл мимо продавцов и остановился напротив Елены. Его голос был спокойный, почти мягкий:

– Если нужно, я могу взять на себя работу с поставщиками. Переговорю с ними, дам понять, что у нас всё под контролем.

Она посмотрела на него долго, пристально, будто хотела что-то разглядеть на самом дне этих спокойных глаз.

– Спасибо, – сказала она. – Я справлюсь сама.

Он кивнул, будто ждал именно этого ответа.

– Если потребуется помощь, дайте знать, – добавил он и ушёл обратно, не дожидаясь её реакции.

Продавцы зашептались чуть громче, чем обычно. Было видно, что теперь они боятся не только пустоты, но и самого выживания: каждый знал, что за спиной уже нет стабильного тыла.

В пять вечера за окном вдруг резко потемнело – снег, который целый день вяло летал по воздуху, теперь ложился на тротуар так быстро, что через пять минут вся улица была покрыта ровной, девственной коркой. Было красиво, но этот снег лишь сильнее подчёркивал пустоту внутри: на фоне идеально белого тротуара салон выглядел как ловушка, в которую никто не хочет попасть.

Последний клиент зашёл ровно в пять тридцать. Это была женщина в дорогом пальто и с таким выражением лица, будто пришла не за покупкой, а как в последнюю инстанцию. Она провела в зале меньше минуты, посмотрела на витрины и сразу ушла, не сказав ни слова.

Когда часы