В самом конце, когда ушла даже уборщица, Елена осталась в зале одна. Она присела на край кресла, уткнулась в экран телефона, но там не было ничего, кроме уведомлений об отменах и рекламного спама.

Она посмотрела на часы: до утра – почти двенадцать часов. И все они, судя по всему, будут только её.

Ресторан «Арбатский» находился на краю старого делового квартала, где большинство заведений вымерло вместе с эпохой. Но этот выжил – за счёт солидных панелей из тёмного дуба, тишины, которую умели поддерживать вышколенные официанты, и умения не спрашивать у гостей ничего лишнего. Вечером тут было особенно хорошо: приглушённый свет, редкие лампы под зелёными абажурами и столики, расставленные так, чтобы ни один звук не проникал к соседям.

Елена пришла первой. Заказала бокал воды с лаймом – алкоголь сейчас был бы предательством, даже против себя. Руки дрожали меньше, чем утром, но, если смотреть на них слишком долго, это становилось заметно. Она выбрала стол у стены, возле зеркальной колонны, чтобы видеть входящих и не быть в центре зала.

Михаил Орлов опоздал на пять минут, и это казалось частью его профессии: всегда появляться чуть позже, чем от тебя ждут, чтобы собеседник успел войти в нужную стадию ожидания. Он был высокий, сухой, с лицом человека, видевшего все оттенки безысходности, но умевшего говорить только о главном. Пиджак – вытертый, на левом локте пятно, но манера держаться – как у майора на пенсии.

– Добрый вечер, – сказал он и сел напротив, не глядя в глаза.

Елена передала ему конверт: внутри – фотография Григория и короткая записка с датой его приезда в Ситцев.

– Мне нужно узнать о нём всё, – сказала она, стараясь говорить ровно. – Его мать была моей подругой, но чем дальше, тем больше вопросов.

Он кивнул, открыл конверт, взглянул на фото. Провёл по нему пальцем, будто хотел стереть лицо, но тут же спрятал снимок во внутренний карман.

– Когда начались проблемы? – спросил он.

– Месяца два назад, – сказала она. – Сначала мелочи: задержки, жалобы, потом – слухи, затем исчезли клиенты. Всё быстро, почти как по плану.

– Почему вы решили обратиться ко мне, а не в полицию?

– Потому что полиции это неинтересно, – сказала она, а потом, чуть медленнее: – И потому что я не хочу влезать в публичные разборки. Нужно знать, что происходит, а не устраивать новый скандал.

Он опять кивнул, не спорил. Сделал знак официанту, заказал двойной эспрессо.

– Чем он вам опасен? – спросил Орлов.

– Он знает всё про мою семью, – сказала Елена. – И про меня тоже. Боюсь, это не совпадение.

Он смотрел на неё пристально, не моргая. Казалось, он ловит не слова, а микроскопические изменения мимики.

– Григорий говорил, что его мать умерла, – сказал он, наконец. – Это правда?

Елена сжала бокал двумя руками. Костяшки пальцев побелели.

– Да, – выдавила она. – Умерла давно, но даже тогда было что-то странное.

– Вы были с ней близки?

Она посмотрела на него с лёгким укором:

– Я была её подругой, не более.

Он заметил, как она чуть прикусила губу. Сделал вид, что не заметил.

– Ваши отношения с Григорием – профессиональные?

– Только рабочие, – ответила Елена. – Я бы не стала доверять ему ничего личного.

Он усмехнулся, но тут же вернул лицу нейтралитет.

– Уверены?

– Абсолютно.

Официант принёс кофе, удалился на цыпочках. Орлов сделал глоток, поморщился – кофе был крепче, чем ожидал.

– Я могу собрать досье за два дня, – сказал он. – Но предупреждаю: не всем нравится то, что они узнают.

– Мне всё равно, – сказала она. – Нужно только знать, откуда ждать удара.

Он кивнул, записал что-то в блокнот, который вынул из кармана. Потом снова посмотрел на неё:

– Если у него есть связи, могу проверить по старой линии – через мэрию, через университет. Не возражаете?

– Делайте, что нужно, – сказала Елена. – Я оплачу всё.

Он кивнул: вопрос решён, теперь только работа.

Пару секунд они молчали: в зале не было ни одного лишнего звука, даже музыка играла где-то далеко за стенами.

– Вам когда-нибудь было страшно? – вдруг спросил Орлов.

Она не ожидала этого вопроса, но не дрогнула.

– Было, – сказала она. – Но не из-за людей.

Он задумался, потом сказал:

– Знаете, почему ко мне приходят такие клиенты, как вы?

– Почему?

– Потому что вы не верите никому. Даже самим себе.

Она впервые за вечер улыбнулась – не саркастично, а грустно.

– Так и есть.

Он встал, взял свой кофе, кивнул на прощание.

– Я позвоню вам через три дня. Не раньше, чтобы не было суеты.

– Спасибо.

Он ушёл, растворился в темноте у входа. Официантка тут же подошла, убрала бокал, переспросила, не хочет ли Елена чего-то ещё. Она отказалась, попросила счёт.

Выйдя на улицу, она почувствовала, как холод снаружи забирается прямо под одежду. Было страшно, но не так, как раньше: теперь в этом страхе было больше решимости, чем паники.

Она шла медленно, никуда не торопясь.

Знала: через три дня у неё не останется ни одной иллюзии.

Глава 18

Если бы в доме Петровых существовала особая палата для предчувствий, её стены давно обросли бы фотографиями, где Лиза – ещё с наивными глазами, в пёстром платье и с облезлым мишкой, которого потом выбросили при первом же визите столичной гувернантки. Эти снимки не просто висели: скреблись сквозь обои, светились в полумраке, как неразменянные детские надежды. Вся жизнь младшей Петровой свелась к стремлению не отставать от сестёр и не разочаровать мать, а к концу января этот спор уже был проигран начисто – как партия в шахматы между двумя одинаково упрямыми фигурами.

Вечер выдался тяжёлым: по стёклам шуршала ледяная крупа, на подоконнике съёжилась горшечная глициния, в воздухе стоял запах старого лака и чего-то металлического – то ли от пролитой ранним утром краски, то ли от внутренней ржавчины самой Лизы. В комнате было темно, но не до конца: экран айфона вспыхивал рывками, бросая по стене острую синеву, а из дальнего угла, через щель в шторах, просачивалась полоска фонарного света, разделявшая комнату на «было» и «никогда уже».

Лиза сидела на полу: вокруг лежала горка разорванных фотографий, на которых она неизменно оставалась чьей-то тенью – сзади или сбоку, с бокалом или книжкой; иногда